Внимание! Форум переведен в состояние архива. Пожалуйста, не начинайте новых тем. Все вновь начатые темы будут ежедневно удаляться. Добро пожаловать на новый форум Индомания - http://indomania.getbb.ru На новом форуме необходимо перерегистрироваться
Отправлено: 18.07.05 03:32. Заголовок: Mistress of Spices - перевод
Я перевела пару первых глав этой книги и выкладываю их для тех, кого это интересует. У Айшварии очень интересная роль. Правда, я не представляю как они все это будут снимать. Вероятно, выбросят самое волшебное. Но.. будем посмотреть.
Если кого-то заинтересует продолжение романа - говорите мне об этом и дасцца вам (если будет время конечно)
В конце книги вставлен небольшой глоссарий, т.к в романе постоянно используется аутентичная индийская лексика. Я помещаю его сразу, после первых двух глав. Текст не корректирован, сорри %)
Предупреждение читателю: Все пряности, упоминаемые в этой книге, должны применяться лишь под наблюдением опытной хранительницы.
[реклама вместо картинки]
Тило
Я – хранительница пряностей. Но у меня есть власть и над многим другим: минералами, металлами, землей, песком и камнями. Над драгоценными камнями с их холодным, чистым светом. Над жидкостями, чьи краски обжигают своей яркостью глаза с такой силой, что ничего другого не замечаешь кроме них. Всему этому я научилась на острове.
Но моя настоящая любовь принадлежит пряностям. Я знаю откуда каждая из них родом, я знаю их происхождение, и знаю о чем говорит их цвет и аромат. Я знаю их истинные имена, те самые, которые они получили в самом начале, когда земля растрескалась словно кожа и предложила пряности небесам. Их тепло течет по моим венам. От амчура до шафрана склоняются они перед моей волей. Достаточно тихого шепота – и они отдают мне свои сокрытые умения и магическую силу. Да, все они обладают магической силой, даже те простые приправы, которые вы не задумываясь добавляете в свою повседневную кастрюлю с кипящей водой. Вы мне не верите? Сомневаетесь? Значит вы совсем забыли старинные секреты, которые еще мама вашей мамы помнила очень хорошо. Вот например такой: стручок ванили положенный в козье молоко и растертый запястьем, охраняет от дурного глаза. Или еще один: щепотка черного перца, которую рассыпали полумесяцем возле ножки кровати – прогоняет ночные кошмары.
Но пряности с настоящей силой происходят из страны, где родилась я сама, из страны страстной поэзии и аквамариново-синих перьев. Солнечных закатов, которые окрашивают небеса в ярко-рубиновый цвет. Я работаю именно с ними. Если встать в середине моего магазина и медленно поворачиваться вокруг своей оси, то на полках видишь только всевозможные индийские специи – даже такие, которые люди считают давно утерянными. Думаю, не будет преувеличением сказать, что нигде больше в мире нет места подобного этому.
****
Магазин был открыт лишь год назад, но люди, которые приходят сюда, верят, что он был здесь всегда. Могу понять, почему они думают так. Если вы повернете на углу Esperanza Street, где шумно-пыхтя останавливаются автобусы Оаклэнда, тогда вы увидите его и поймете о чем я говорю. Он идеально вписался между узкой, забитой досками дверью отеля Rosa`s Weekly – все еще черной из-за пожара в прошлом году – и маленьким бизнесом Ли Янг «Чиним швейные машинки и пылесосы!», с трещиной в стекле возле букв «в» и «е». Заляпанные окна. Бледные, изогнутые буквы грязно-коричневого цвета, которые складываются в название: «БАЗАР ПРЯНОСТЕЙ». Внутри, на покрытых паутиной стенах, висят пожелтевшие изображения богов с печальными, темными глазами. Металлические ведра, давно потерявшие свой блеск, до краев наполнены аттой, рисом басмати и масур далом. Ряды видеофильмов. Некоторые еще с тех времен, когда были только черно-белые. Рулоны материи, окрашенной красителями столетней давности – «ярко желтый цвет нового года», «зеленый урожай», «счастливая невеста в красном». А в углах, огибаемые пылью, собрались желания, которые выдыхали те, кто приходил сюда. Из всего, что есть в моем магазине они самый старые. Потому что люди всегда хотят одного и того же, даже в этой новой стране Америке, в этом городе, который с гордостью заявляет о себе, что он не старее одного удара сердца.
И я сама выгляжу так, словно была здесь всегда. Наклонив голову и пройдя под висящими над дверью ярко-зелеными манговыми листьями, приносящими удачу, - покупатели видят следующую картину: сгорбленная женщина, чья кожа приобрела цвет старого песка, стоит за прилавком, под стеклом которого лежит митхай, сладости из их детства. Точно такие же, как готовили их матери. Изумрудно-зеленые бурфи, расгулла, белая как утренний туман, шарики ладду из гороховой муки. Желтые, словно золотые самородки. Понятно, почему людям кажется, будто я была здесь всегда. Потому что я без слов улавливаю их тоску по той жизни, которую они оставили и решили приехать в Америку. И стыд за эту тоску, которая так же горька как послевкусие после амлаки, купленного чтобы освежить дыхание.
Конечно, они ничего не подозревают. Не знают, что я на самом деле не старая, что это тело, которое я приняла в огне шампати, после того как дала обет быть хранительницей пряностей, не мое настоящее тело. Тяжесть этих морщин и складок так же мала для меня, как мала для океана пена, которую несут волны. Они не видят, что эти глаза под дряблыми веками могу внезапно сверкнуть, словно темный огонь, и чтобы удостоверится в этом мне не нужно зеркало (потому что для хранительниц оно запрещено). Эти глаза единственное, что осталось моего. Нет. Есть еще кое-что только мое. Мое имя. Оно звучит как «Тило», и это сокращение от Тилотамма, потому что меня назвали в честь золотисто-коричневых семян кунжута, питательной пряности. Мои покупатели не имеют об этом ни малейшего представления и не знают, что раньше у меня было другое имя. Бывает так, что на душу мне ложится невероятная тяжесть, море из черного льда, если я думаю, что в этой огромной стране нет ни единого человека, который бы знал кто я на самом деле. Тогда я говорю себе: «Это не имеет значения. Так даже лучше.» «Не забывай, - сказала первая мать, старая знахарка, что учила нас на острове, - Ты не имеешь значения. Ни одна из хранительниц не важна. Важен магазин. И пряности.»
Магазин. Даже для тех, кто не знает о его внутреннем помещении с его священными, таинственными полками, этот магазин - путешествие в страну грез. И настоящая роскошь для темнокожего народа, который пришел неизвестно откуда и которого настоящий американец может спросить: «Зачем?» Ах, тяга к странствиям так опасна. Они любят меня, потому что чувствуют, как хорошо я понимаю это. Но из-за этого же они меня чуть-чуть ненавидят. А еще из-за вопросов которые я им задаю. Например, вон той полной женщине в брюках из полиэстера и в сари, которое она купила в «Safeway». Той, чьи волосы закручены в тугой пучок, а сама она склонилась с серьезным лицом над грудой зеленых чили: «Ваш муж опять нашел новую работу?» Или вон той, юной женщине, которая торопится ко мне с малышом на руках, чтобы купить порошок дхания-джиры: «У вас до сих пор сильные кровотечения? Хотите, я дам вам кое-что против них?» Каждый раз я вижу, как в этот момент людей словно бьет электрический разряд. Мне хотелось бы смеяться, но сострадание сильнее. Их лица поворачиваются ко мне с такой быстротой и ошарашенностью, словно я положила руки на тонкие овалы скул и резко повернула к себе. Чего я, конечно, никогда не делаю. Хранительницам запрещено касаться любого, кто приходит к ней. Запрещено нарушать тонкое и чувствительное равновесие между отдачей и получением. В долю секунды они бросают на меня такой взгляд, что воздух вокруг тяжелеет. Несколько чили падают на пол и катятся словно твердые, зеленые дождевые капли. Ребенок начинает жалобно хныкать и извиваться в руках матери которая внезапно прижала его к себе. Их взгляды тревожны от страха желаний. «Ведьма!» - говорят эти глаза. Опустив веки он вспоминают истории, которые люди рассказывали шепотом возле ночных костров в их далеких родных деревнях.
«Это все на сегодня» - отвечает мне полная женщина, вытирает руки о свои мощные полиэстеровые бедра и протягивает пакет с зелеными чили. «Тсссс... маленькая моя, тссс, маленькая рани!» - бормочет другая и постоянно треплет ребенку кудряшки, пока я пробиваю ей на кассе счет. Выходя, они отворачивают от меня свои лица. Они напуганы. Но все равно они приходят ко мне. Только чуть-чуть попозже. С наступлением темноты. Они будут стучать в дверь магазина который разносит аромат их желаний, и звать меня. И тогда я веду их во внутреннюю комнату, в которой нет ни единого окна, в комнату, где я храню чистейшие пряности которые я собирала на острове сама. Пряности для особых нужд. Я зажигаю свечу, которая всегда стоит наготове, и в ее коптящем, неясном свете ищу корень лотоса и порошок метхи, пасту из фенхеля и поджаренные до золотого цвета кусочки фисташек. Я напеваю. Я приготовляю из них лекарство. Я молю, чтобы они забрали в себя грусть и боль, так учила меня старая знахарка. Я предостерегаю их. Из-за этого я покинула остров, где каждый день словно сахар поджаренный с корицей, где поет птица с бриллиантовым горлом и где наступает тишина, когда с гор опускается молочный туман скрывая яркий свет. Ради этого магазина, в котором я собрала все необходимое, чтобы Вы могли стать счастливыми – я оставила остров.
Да. До магазина был остров, а до острова была деревня, где я родилась. Когда же это было? Как давно? Это засушливое время года и тот день, когда жаркое марево от рисовых полей зазвенело словно струна, и моя мать рухнула на тонкий матрас, что стелют для рожениц и, застонав, попросила воды? Затем внезапный раскат грома, словно голубая сталь и резкий зигзаг молнии, которая ударила в самую середину старого, развесистого инжира возле базарной площади. Повитуха закричала, когда я появилась на свет с кровоточащим куском последа на лице, а предсказатель, который в тот вечер искал в нашем доме укрытие от дождя, взглянул на моего отца и печально покачал головой. Они назвали меня Наян Тара, Ненаглядная, но лица моих родителей не выражали ничего, кроме безнадежной тоски. Еще одна девочка, да еще такая, чей цвет напоминает грязь. Они замотали меня в обрывок старой материи и положили лицом на пол. Что она принесет семье, кроме необходимости тратиться на приданое? Три дня жители деревни не могли потушить на базарной площади огонь. И все это время моя мать металась в лихорадке и коровы не давали молока, а я... я кричала так долго, пока им не пришлось напоить меня молоком от маленькой белой ослицы. Может быть поэтому ко мне очень рано пришли слова. А за ними видения. Или это все из-за одиночества, из-за ярости, которая росла в темной девочке бродившей по деревне без присмотра? Без того, чтобы кто-то хоть немного ценил ее и сказал : «Брось! Такова судьба.»
Я знала кто украл у разносчика воды его буйвола Бэнку и какая из служанок спит со своим хозяином. Я чувствовала, где в земле зарыт золотой клад и почему, начиная с прошлого полнолуния, дочь ткача перестала говорить. Я сказала заминдару, где он найдет свое потерянное кольцо. Я предупредила главу деревни что будет наводнение, сказала сразу же, как только он к нам пришел. Я, Наян Тара, чье имя так же означает – Видящая звезды.
Моя слава распространялась быстро. Из соседних деревень, а потом и из городов, что лежали с другой стороны гор – потянулись люди. Все они шли ко мне, чтобы я к ним прикоснулась, и от этого они делались удачливыми. Они приходили с подарками, с разными вещами, которых мы в нашей деревне никогда и в глаза не видели. С подарками столь дорогими и странными, что жители рассказывали о них друг другу целыми днями. Теперь я сидела на расшитых золотом подушках, ела из серебряных блюд, украшенных драгоценными камнями, и думала о том, как оказалось просто достигнуть роскошной жизни, и насколько подходящей мне эта жизнь кажется. Я вылечила дочь одного большого господина, предсказала смерть тирана, нарисовала на земле узор указав добрый ветер для торговых кораблей и их парусов. Взрослые мужчины начинали дрожать от страха при одном моем взгляде и кидались мне в ноги. И это тоже казалось мне благословенным и правильным. Поэтому я стала гордой и своенравной. Я одевалась в такой тонкий муслин, что его можно было протянуть сквозь ушко иглы. Волосы я расчесывала гребнем, сделанным из панциря гигантской черепахи и часами любовалась на себя в зеркало, чья рама была выложена разноцветным перламутром, хотя я точно знала, что я не красива. Я била моих служанок, если они не расторопно исполняли мои приказы, и во время обеда ела только самые лакомые кусочки, а остатки бросала на пол – моим братьям и сестрам. Отец и мать не смели сказать мне слово, потому что боялись моей магической силы. Но все равно они находили много приятного в той роскошной жизни, которою они начали вести благодаря мне. И когда я прочла это в их глазах, я почувствовала такое презрение, такой горький триумф! Я, которая была последней, теперь первая! Затем пришла какая-то странная, тихая, молчаливая печаль, но я отбросила ее в сторону и отказалась рассматривать ее ближе. Я, Наян Тара, которая забыла еще одно значение моего имени – цветок, что растет по сторонам пыльных дорог. Я, которая не знала, что это имя будет моим лишь на короткий срок. Между тем меня восхваляли путешествующие баулы, золотых дел мастера начали чеканить медальоны с моим изображением, которые раскупались тысячами и люди носили их как амулеты на счастье. А матросы с торговых кораблей рассказывали истории о моей чудесной силе и разнесли их по всем морям и другим странам. Так про меня узнали пираты.
Если вы снимете крышку с пузатого сосуда, что стоит на входе в магазин, вы ее сразу же почувствуете. Хотя вам понадобится время, пока ваш мозг воспримет этот слабый аромат, горьковатый как ваша кожа. Погладьте рукой ее шершавую поверхность и желтая, шелковая пудра останется на вашей ладони и кончиках пальцев. Пыль от крыла бабочки. Поднесите руку с лицу. Втирайте эту пудру в щеки, лоб и подбородок. Не бойтесь, тысячелетиями раньше невесты, или те, которые хотели ими стать, - делали то же самое. Она прогоняет нечистоту, морщины, высасывает старость и жир. Несколько дней спустя ваша кожа все еще будет носить этот золотистый оттенок. Для каждой пряности есть особый день. Для желтого корня это воскресенье, когда лучи света густо, словно масло, капают в сосуд и пропитывают его, и когда у девяти планет просят любви и счастья. Желтый корень, куркума, который так же зовется халуд, желтый цвет - начало дня и звучание раковины. Куркума - консервант, что сохраняет пищу в стране жары и голода. Куркума - обетованная пряность, что кладут на голову новорожденному, чтобы принести ему счастье, и которой посыпают кокосовые орехи во время пуджи. Куркума, которой обсыпают края свадебного сари. Но есть в тебе еще кое-что. Поэтому эти корни, напоминающие узловатые, коричневые пальцы, я всегда собираю только в определенное время – когда ночь подкрадывается близко ко дню, - и поэтому я перемалываю их только тогда, когда Свати, звезда веры, льет свой свет с северной половины неба. Если я беру ее в руки, то эта пряность говорит со мной. Ее голос словно вечер, как начало мира: « Я – куркума, что поднялась из молочного океана, когда дэвы и асуры боролись за сокровища вселенной. Я куркума, что появилась после амриты и перед ядом, и потому во мне есть и то и другое.» «Да, -шепчу я в ответ и покачиваюсь в ее ритме. - Да. Ты - куркума, защита от скорби, помазание для умерших, надежда на новую жизнь.» Вместе мы поем эту песню, как мы это делали уже много раз.
И поэтому я сразу же вспомнила про желтый корень, когда этим утром в магазин зашла жена Ауджа, в темных солнцезащитных очках.
Жена Ауджа очень молода, но выглядит совсем юной. Но эта не та бесшабашная, жизнелюбивая юность, а неопытная, неуверенная, как у маленькой девочки, которой постоянно говорили, что она ни к чему не пригодна. Она приходит каждую неделю после дня, когда выдают зарплату и покупает только самое простое и необходимое: дешевый, плохо очищенный рис, дал по уценке, небольшую бутылку масла, иногда немного атта чтобы готовить чапати. Я наблюдаю, как она долго смотрит на банку с манго-ачаром или на пачку папада, которые стоят на самом верху. Но она всегда ставит их обратно. Я предлагаю ей гулаб-жамун, но она только сильно краснеет и отрицательно покачивает головой. Конечно, у жены Ауджа есть имя. Лалита. Ла-ли-та, три текучих слога, которые прекрасно подходят к ее нежной красоте. Я бы с удовольствием называла ее по имени, но как я могу, если для нее самой она только «жена». Нет. Конечно, она мне этого не говорила. За все время, как она мой постоянный клиент, она не сказала ничего кроме: «намасте», «это со скидкой?» и «где мне найти...?». Но я знаю это так же точно, как и многое другое. Например: Аудж работает охранником в доке и любит выпить одну-две бутылочки. Или даже три-четыре. И вот еще что: у нее тоже есть дар, особая способность, хотя она сама о ней не знает. Любой кусок ткани, до которого она дотрагивается хоть кончиком ногтя – вспыхивает яркими красками. Однажды я заметила, как она склонилась над стеклом витрины, под которым я раскладывала ткани, и внимательно стала рассматривать паллу одного сари, которая была вышита золотыми нитями. Я тут же вытянула его на свет. - Вот! - сказала я ей и перекинула материю через ее плечо, -Этот манговый цвет вам очень к лицу! - Нет, нет. – отшатнулась она назад с извиняющейся улыбкой, - Я хотела только разглядеть вышивку. - Ах, так вы вышиваете? - Раньше я очень любила и вышивала часто. Не знаю почему, но мне это всегда так нравилось. Я даже ходила в Канпуре в школу, где обучали швейному ремеслу. У меня была своя швейная машинка «Зингер» и много заказов от женщин.
Она опускает глаза. По наклону ее голову я читаю то, что она не осмеливается сказать, вижу ту мечту, которая в ней снова проснулась: открыть однажды свое собственное маленькое дело - пошивочную мастерскую «Лалита». Но четыре года тому назад к ее матери пришел их хороший сосед и сказал : «Бахенджи, есть на примете один очень умный парень, правда, живет далеко, но зарабатывает американский доллар.» И ее мать ответила «Да.» - Почему бы вам не работать и в этой стране? – спрашиваю я, - Я уверена, что и здесь нашлось бы много женщин, которым любят вышивку. Разве бы вам не хотелось?
Она бросает мне тоскливый взгляд. - Да, но... – и замолкает.
Он бы хотела сказать мне следующее, но как это возможно, ведь женщине не пристало говорить плохо о своем муже: Целый день быть дома одной - это так тоскливо! Тишина подбирается, словно зыбучий песок, и хватает за запяcтья и лодыжки. Она не может удержать слез, и непослушные слезы падают как рассыпанные гранатовые зерна, и Ауджа кричит на нее, когда вернувшись с работы видит ее опухшие глаза. Он запрещает своей жене работать. «Разве я недостаточно мужчина, недостаточно мужчина, недостаточно мужчина!». Слова разлетаются как фарфор, что упал со стола на пол. Сегодня я опять упаковываю ее скромные покупки: масур дал, два фунта атты, немного джиры. Затем я замечаю, что ее взгляд блуждает по детской коляске, что стоит у витрины. Ее глаза стали такими темными. Кажется можно утонуть в них. Вот оно. То, что жена Ауджа желает больше всего. Ребенка. С его появлением все станет лучше, даже эти стонущие, душащие, нескончаемые ночи, тяжесть, которая давит на нее, горячее, кисловатое дыхание как у животного, которое удушает ее. И его голос, как и его потные ладони, которые хватают ее в темноте. Ребенка, чтобы все это можно было легче забыть. Малыша. Который будет тянуться к ней своими молочно-сладким ротиком. Желание иметь ребенка самое большое требование, большее чем желание разбогатеть, вернуть любовника, или даже желание смерти. От такого желания в магазине сгущается воздух, становится пурпурным, как перед грозой. Это желание пахнет громом. Оно обжигает. О, Лалита, та, которую все еще нельзя назвать Лалитой, у меня есть мазь, что наносят на такие ожоги. Но как это должно случится, если ты сама не готова открыться урагану? Как это должно случится, если ты ничего не спрашиваешь? Вот поэтому я даю тебе желтый корень. Полную пригоршню куркумы, завернула я в обрывок старой газеты и нашептала туда целительных слов. Я тихо опускаю этот пакет в твою сумку с покупками, пока ты туда не смотришь. Он обвязан лентой, которую я завязала тремя узлами, а в самом пакете - мягкая как шелк куркума, которая имеет такой же цвет, как трехдневный синяк на твоей скуле, который ты прячешь за темным стеклом очков.
Иногда, я спрашиваю сама себя, что такое реальность? Постоянное и неизменное бытие? Существует ли вообще что-то настолько неизменяемое? Или же реальность это то существование, что мы создаем сами, пропустив его сквозь наши мечты и восприятие? Такие мысли приходят ко мне особенно часто тогда, когда я вспоминаю про пиратов.
У пиратов зубы – как полированный камень, и кривые сабли, чьи рукояти сделаны из кабаньих клыков. Их пальцы унизаны перстнями с аметистами, бериллами и карбункулами, а на шеях они носят сапфиры, которые приносят удачу на море. Их блестящая кожа, натертая китовым жиром, имеет цвет темно- красного дерева, или же светлая, как березовая кора. Потому что пираты происходят из разных рас и непохожих друг на друга стран. Все это я знала из историй, которые нам рассказывали перед сном. «Они грабят, мародерствуют и сжигают дома дотла. А когда уплывают после набега прочь, то забирают с собой детей. Мальчиков, чтобы сделать из них пиратов, а девочек, - шептала нам старая служанка, задувая лампы возле кровати и дрожа от упоения, - чтобы использовать их для своих дьявольских развлечений.» Больше она ничего не рассказывала. Про пиратов она знала не больше, чем знали мы, дети. Уже больше века вблизи нашей деревушки, стоявшей на берегу реки, не видели ни одного морского разбойника. Я сомневаюсь, что она вообще верила будто бы они существуют. Но я верила в них. И долгими часами, уже после того как история про пиратов была в очередной раз нам рассказана, я лежала без сна и с тоскою думала о пиратах. Где-то там, далеко-далеко, стоят они высокие и уверенные на палубах своих кораблей, посреди бесконечного океана. Их руки скрещены на груди, выточенные, словно из камня, лица - смотрят в сторону нашей деревни, а соленый ветер развевает их волосы. Этот же самый соленый ветер продувал и меня насквозь. Меня охватывало беспокойство. Какой утомительной стала моя жизнь, бесконечные похвалы, льстивые восхваления, горы подарков, боязливое почтение родителей. И эти отвратительные ночи, потому что невозможно заснуть, когда дюжина девчонок шепчет во сне имена нравящихся им мальчиков. Тогда я зарывалась лицом в подушку, чтобы спрятаться от пустоты, которая словно черная рука тянулась к моей груди. Я концентрировалась на моем недовольстве так долго, пока оно не превращалось в блестящий крючок, который я забрасывала в океан, чтобы поймать моих пиратов. Сама того не зная, я использовала «завлекающую мысль», про чью всеобъемлющую силу я узнала только потом, на острове. Старая знахарка сказала нам, что завлекающей мыслью можно притянуть все что захочешь – как любимого человека там и беспощадного врага. Она может вынуть душу из тела и положить тебе ее, пульсирующую, прямо на ладонь. Но если не умеешь ее использовать правильно или используешь ее бесконтрольно - она принесет невероятные разрушения.
Потом, многие обвиняли матросов торговых кораблей, что это они, своими рассказами о моих силах, навлекли на нас пиратов. Но правду знаю я одна.
Они пришли с наступлением темноты. Я нахожу, что время они выбрали самое удачное, тот самый момент, когда не отличить дня от ночи и правду от обманчивой тоски. Черная мачта, которая прорезала вечерний туман, много горящих факелов, что полетели на крыши домов и сараев, жадно полыхая этим красным светом, который уже пах обугленной плотью. И чуть погодя, широко открытые глаза жителей деревни. Рты, из которых вместо криков выходил дым. Мы как раз ужинали, когда пираты проломили бамбуковые стены нашего дома и ворвались внутрь. Китовый жир капал с их перепачканных копотью лиц, а между их губами, растянутыми в презрительной усмешке, блестели зубы, - точь в точь полированные камни. Сверкая и слепя они стали подходить ко мне, привлеченные «завлекающей мыслью», этим золотым крючком, который я так неосторожно забрасывала в воды океана. Чья-та нога отбросила в сторону плошки и кувшины, рассыпанный рис, рыбу и пальмовый мед, рука равнодушно поднялась в воздух и полоснула саблей по груди моего отца. Другие руки срывали обивку со стен, тащили в углы женщин, складывали ожерелья, серьги и расшитые драгоценностями пояса в зеленую юбку, что носила одна из моих сестер. «Мама, я не знала, что все будет именно так.» Я пыталась остановить их. Я выкрикивала все магические заклинания которые знала, пока не сорвала голос, дрожащими пальцами чертила знаки власти. Я подула на глиняный черепок, чтобы превратить его в огненный шар и бросила его прямо в сердце предводителя пиратов. Но он отбил его одной рукой и приказал своим людям связать меня. Моя «завлекающая мысль» привела в движения насилие такой мощи, что я сама не смогла остановить его. Они пронесли меня сквозь горящую деревню. Шок и стыд от моей собственной беспомощности оглушили меня. Тлеющие груды развалин. Животные, кричащие от страха. Голос предводителя пиратов поднялся над стонами умирающих и заглушив их, с жестокой иронией дал мне новое имя – Бхагьявати, Вестница удачи. Ничем другим быть я для них не могла. «Мама, отец, простите меня ту, что когда-то звалась Наян Тара и ничего не хотела другого, кроме вашей любви, а выиграла только ваш страх и боль. И вы простите мне, мои соседи, потому что все это я сделала только из-за скуки и разочарования.»
Эта боль вошла в мою грудь словно полыхающий уголь, когда пираты бросили меня на палубу корабля, подняли паруса и моя горящая, родная деревня медленно пропала за горизонтом. Даже после того, как «завлекающая мысль» потеряла свою силу, а моя собственная из-за ненависти, усилилась (что обычный случай в вопросах магии) и вернулась ко мне, даже после того как я победила предводителя и стала королевой над пиратами ( а кем еще я могла бы быть?), - все равно я чувствовала как этот уголь прожигает меня. Как я не надеялась, но месть не уняла боли. Это был не первый раз, когда я не смогла понять желаний моего собственного сердца. О, я думала, что я буду гореть этой болью всегда, расцарапывать себе грудь, покрываться шрамами и гореть дальше и дальше, всегда - и это наказание я считала справедливым. Прошел год. А может быть два или три? Время в моей истории часто запутывается. Все эти годы, я была королевой и вела моих пиратов к славе и битвам так, что бродячие певцы начали слагать баллады про их бесстрашные деяния. Но я все еще носила в себе эту скрытую боль. Которая горела в каждом уголке моего сердца. Эта боль была оборотной стороной правды, которую мне пришлось узнать на таком жестоком уроке – колдовские силы сильнее чем колдунья, пустив их в ход однажды, невозможно их удержать. По ночам я бродила без сна по верхней палубе, я – Бхагьявати, колдунья, королева пиратов, вестница удачи и смерти, и полы моих одежд тянулись по соляной пыли, словно сломанные крылья. Я хотела бы плакать или засмеяться. Но я не могла выдавить из себя даже жалкой улыбки. И ни единой слезы. «Эту боль и эту правду я не смогу забыть никогда – сказала я себе, - Никогда.»
В то время я еще не знала, что в забвение уходит все. Когда-нибудь.
Но теперь я должна рассказать вам про змей. Змеи есть везде, да, даже в ваших домах и в вашей любимой комнате. Может быть за плитой или свернувшись спиралью в стене, которая для них как огражденное гнездо, или же они скрываются под переплетающимися нитями ковра. Знаете эти мгновенные быстрые мелькания на краю поля зрения, которые исчезают, если вы поворачиваете в их сторону взгляд? Магазин? О, магазин просто кишит ими. Вас это удивляет? Вы хотели бы мне возразить, что еще ни разу у себя в доме ни одной змеи не видели? Так это всего лишь потому, что змеи довели свое искусство невидимости до совершенства. Если змеи этого не хотят, их не увидит никто. Нет. Я их тоже не вижу. Уже нет. Но я знаю, что они здесь. Поэтому каждое утро, до того как придет первый покупатель, я ставлю в самый дальний угол магазина глиняную плошку молока. За мешками с рисом басмати, в узком пространстве под полками с далом, возле витрины заставленной яркими поделками, которые индийцы покупают только если им нужен подарок для американца. Я стараюсь все делать правильно. Ощупываю пол пока не нахожу точку, которая тепла как кожа и пульсирует. Я должна повернуться в нужном направлении и посмотреть в сторону норд-норд-вест, которое на древнем языке называется исхан. Я должна произнести слова приглашения. Змеи. Самые старые существа после матери земли, с полной силой скользят они по ее груди. Я всегда их любила. И когда-то они любили меня тоже. На распаханных жарой полях, позади дома моего отца, полевые змеи защищали меня от палящего солнца, когда я уставала от игр. Их узор становился больше, их запах был таким прохладным как влажная земля у подножия банановой рощи. В ручьях, что вились по поселку, они плавали со мною вместе, - речные змеи, золотые стрелы что прорезают пленку воды с солнечными бликами и рассказывают истории. Как спустя тысячу лет кости утонувших людей превращаются в белые кораллы, а их глаза в черные жемчужины. На какой неимоверной глубине находится под водой Царь змей , Наградж, что лежит в своей синей пещере и охраняет горы несметных сокровищ. А змеи океанов, морские змеи? Ведь они спасли мою жизнь. Вот, вы только слушайте и я вам все расскажу.
Однажды, когда я уже долгое время была королевой пиратов, я пошла вечером на нос корабля. Мы находились в экваториальных водах, где царит вечный штиль. Вокруг меня простирался океан, темный и постоянный словно скомканное железо. Внезапно он показался мне таким, как моя собственная жизнь. Я подумала о прошедших годах, о всех нападениях которыми я руководила, о всех кораблях что я потопила, о богатствах, что я награбила, хотя они не имели для меня никакого значения, и которые я так же легко отдавала. Я взглянула вперед. В годы которые лежали предо мной и увидела там то же самое: волны и волны, черные как тушь и недвижимые.
«Как я тоскую, я так тоскую...» - прошептала я. Но по чему я тоскую, я еще не знала, единственное это было не то, чем я обладала. Может быть я тоскую по смерти? Даже это показалось мне возможным. И так я послала еще одну «завлекающую мысль» сквозь воду. Небо сделалось мутным, словно чешуя рыбы хилс выброшенная на песок. Воздух задрожал и пошел мелкими вспышками, поднялся ветер и начал рвать паруса. И вот, на горизонте появился огромный тайфун, который дремал в восточной части океана и который я разбудила. Он летел прямо на меня и под ним бурлила вода. Пираты в каютах закричали от ужаса, но их крики доходили до моего сознания смутно, словно эхо прошлого. Если сердце покрыто коркой своей собственной боли, то это легко – не испытывать к другим сострадания. Словно острие мачты в бушующем море появился вопрос: разве в этом грохоте не зовут меня какие-то другие голоса? Но я не обратила на него внимания и он потонул в других моих мыслях. «О, какая забава, - думала я, - смотреть прямо в глаза хаосу, затаив дыхание, балансировать на краю пустоты. А потом пусть мое тело разлетится на тысячу кусков и костей, и сердце наконец-то станет свободным и последует за морской пеной.» Но когда я увидела пасть тайфуна прямо надо мной, этот воронкообразный рот и серые молнии в нем словно вращающиеся ножи, - холод сковал все мое тело, и я поняла, что не хочу умирать. Внезапно мир сделался мне так мил, как никогда прежде, невероятно сладок и я стала цепляться за него каждой частичкой своей души. «Умоляю!» – закричала я. Но кого я умоляю и кому кричу, я не знала. Поздно, Бхагьявати, вестница смерти. В эту секунду я услышала их. Тихий шелест, не громче напева. Это не новый враг в этом воющем на сто голосов штурме. Но он шел из глубины, наверное из самой середины океана и корабль начал вибрировать повторяя его ритм и мое сердце тоже. И вот из бурлящей воды медленно появились их головы, и драгоценности, что были на их , засияли спокойным светом. Или это был просто блеск их глаз, что так меня очаровал? Я не помню, когда тайфун поднялся в небеса и рассеялся, не помню, когда улеглись волны, но мое тело успокоилось от этой их песни и стало легким. Морские змеи - целыми днями спят они в коралловых рифах и поднимаются на поверхность лишь тогда, если Дхурва, северная звезда, проливает над океаном свой сосуд с молочным светом. Кожа у них словно перламутр, а языки как блестящие полосы серебра. Очень редко показываются они на глаза смертным людям. Позже я спрашивала их : «Почему вы спасли меня? Почему?» Но змеи никогда не отвечали на этот вопрос. Ведь какой ответ требуется для любви?
Именно морские змеи рассказали мне про Остров Пряностей. И этим они спасли меня еще раз. Или все-таки нет? По прошествии стольких дней я опять ни в чем не уверена.
- Расскажите мне больше. - Остров был всегда, - сказали змеи, - И старая знахарка тоже. Даже мы, которые видели как осколки скал поднялись со дна океана и превратились в горы, даже мы, которые видели как Самудра Пури, безупречный город, был поглощен великим наводнением, - даже мы не знаем когда появился этот остров. - А пряности? - Они тоже были всегда. Их аромат похож на долгую, витиеватую мелодию шехная и мадолы, при каждом звуке которых убыстряется кровь. Их аромат стелется над океаном. - На что похож этот остров? И женщина, которая там живет? - Мы видели их только издали: зеленый, уснувший вулкан, берега из красного песка, куски гранита, словно серые острые зубы. А ночью, когда старая знахарка обладает наибольшей силой, она превращается в огненный столб. Ее руки извергают громовые удары прямо в небеса. - И вы никогда не хотели побывать там? - О, это очень опасное место! На острове и в прибрежной воде, которая омывает его корни, старая знахарка полновластная хозяйка. Когда-то у нас был брат, Ратнанаг, любопытнейший, и глаза его были словно бледно-голубые опалы. Он услышал пение доносящееся с острова и поплыл туда, хотя мы его отговаривали. - И что случилось с ним? - Прошло несколько дней и к нам принесло его кожу. Его идеальную, без единого пятнышка, кожу. Которая все еще была нежна, как свежая водоросль. Она пахла пряностями. А над ней, печально крича, кружила птица с глазами словно бледно-голубые опалы. - Остров Пряностей. – повторила я и мне показалось, что я нашла то, по чему тосковала. - Не ходи туда! – воскликнули змеи, - Останься лучше с нами. Мы дадим тебе новое имя, новую жизнь. Ты будешь Сарпаканья, змеиная дева. Мы понесем тебя на наших спинах через семь морей. Мы покажем тебе то место в океане, где спит Самудра Пури и ждет когда придет его время. Кто знает, может быть это будешь именно ты, кто разбудит его?
Им нужно было упомянуть об этом раньше. Первый, бледный свет утренней зари отразился в воде. Кожа змей сделалась прозрачной и приняла цвет волн. Завораживающий зов пряностей зазвучал в моих венах. Я отвернулась от змеи и просмотрела в ту сторону где, как я надеялась, меня уже ждет остров. Тут же послышалось их печальное и рассерженное шипение, и они забили по воде хвостами так сильно, что она превратилась в белую пену. - Она сумасшедшая. Она потеряет все: зрение, голос, имя. - Может быть даже саму себя! - Ах, зачем мы ей про него рассказали! Но самая старшая из них возразила: - Она бы все равно узнала о нем. Посмотрите как сияют пряности под ее кожей. Это знаки ее судьбы. И прежде чем небо стало голубым, они рассказали как мне добраться туда. Я никогда больше не видела морских змей, они были первыми из много, что пряности должны были у меня забрать.
Я слышала, что и здесь в Америке, в океане, позади красно-золотого моста, что лежит на краю бухты – есть морские змеи. Я еще не ходила туда, чтобы посмотреть на них. Хранительнице запрещено покидать магазин. Нет. Я скажу вам настоящую причину. Я боюсь, что они не покажутся мне. Что они мне до сих пор не простили того, что вместо них я выбрала пряности. Я ставлю плошку под витрину с поделками, и разогнувшись хватаюсь рукой за поясницу. Иногда это старое тело заставляет меня страдать. В Америке я приняла это тело со всей его болью, что в нем была. Первая мать предупреждала меня об этом. В этот момент я думаю о других ее словах, на которые никогда не обращала внимания. Завтра, я найду под витриной пустую, вылизанную до блеска плошку, и ни единого намека, ни единой чешуйки змеиной кожи. Поэтому мне иногда кажется, что попытаться можно. В сумерках я встану под кипарисами на краю бухты, между рогами тумана и кричащими тюленями, и буду петь для морских змей. Я положу на язык шалпарну, траву воспоминаний и убеждения, и буду петь им древние слова. И даже если они не покажутся мне, то я хотя бы смогу сказать, что пыталась.
Может быть я попрошу Харуна отвезти меня туда, когда у него будет свободный день. Он водит роллс-ройс мистера Кападии. Харун, чьи шаги таки легкие, что я слышу их только возле самой двери.
Абхарак – блестящая пудра Ачар – маринады или консервированные в масле плоды. Адрак – имбирь Афим – опиум Аджвайн – пряность с тмином Акхрот – грецкий орех Аллах хо акбар - аллах велик Амчур – пряность из незрелого манго перетертого в порошок. Амла – фрукт из которого добывают масло. Масто амла одно из популярных для ухода за волосами. Амлаки – ягоды, напоминающие по виду крыжовник Амританджан – эликсир жизни. Ангрези – все западное и большей частью странное. Апсара – небесная дева, которая своей игрой, музыкой и танцами развлекает бога Индру. Арре баап – О, мой отец! ( баап – отец) Арре яаар – О, мой друг! ( яаар – друг) Атта – мука
Баба – старый, почтенный мужчина Бабу – работающий в бюро, одетый в европейскую одежду джентельмен. Бачао – Спасите - помогите. Бахен – сестра Бахенджи – милая сестра Баджра – просо Баул – емкости для десерта Баджра атта – просяная мука Бесан – мука из гороха сорта нут Бета – сын Бети – дочь Хай бхагаван – о мой бог ( бхагаван – бог) Бхаи – брат Бхайджан –дорогой брат Бхайья –о, брат! Бирияни - блюдо из риса и мяса. Брахма мухурта – картина изображающая богов индуизма. Брахми – масто брахми . брахми одна из торговых марокю Бурфи – конфеты из молока и сахара. Сервеса– южно-американский напиток Чампак – цветок со сладким запахом Чана – горох ( нут) Чана бесан – гороховая (нутовая) мука Чана дал – горох разделенный на половинки. Чаначур – паста или порошок из гороха. Чандан – сандаловое дерево Чапати - тонкие лепешки Чее, чее – возглас означающий «Но, но, стыдись!» Чолар дал –блюдо из риса и стручковых овощей Чун – белая паста. Намазывается на листья бетеля используемые для жевания. Чуран – серая смесь пряностей, используемая вместо соли. Чьяванпраш – «Волшебны силы» известная смесь специй Дада – дедушка Дал – стручковый горох, часто - блюда из него. Далчини – корица Далия – мука очень грубого помола Дару – глазные капли или просто – «лекарство от всего» Дашмул – смесь порошка из 10 разных пряных корней. Деси – простой, родной. Очень индийский Дхания – кориандр Дхания джира –кориандр и зира Диди – старшая сестра Дуа – молитва Дупатта – шаль. Экадаси – 11 лунный лень Элач – исцеление Элайчи – кардамон Фиринги – европейский / западный Гопис – пастушки, сопровождающие бога Кришну. Гулаб-джамун –сладость. Шарики из теста в сахарном сиропе. Гур – неочищенный сахар Хай, - восклицание «О!» Халахал – горечь Халуд – желтый цвет начинающегося дня (утренний рассвет) Харамис – хулиганы Хартуки – панацея, универсально лекарственное средство
Хэй Рам – Боже мой. Хилса – порода рыб Хинг – асафетида. Смола различных корней. Ишан – направление Джаду – магическое заклинания Джамунс – фиолетовый, овальный плод Джанваарс – звери. Джира – зира. Джамила – собрание. Так же бурные споры. Джукхам – простуда Кала адми – черный человек Калапани –черный. Обычно - глубокие воды. Кали – черный Кало джире –черная зира Кало марич – черный перец Камиз – рубашка Кантакари – ядовитое растение Карела сабджи – зеленый, горьковатый плод Кари патти – сумасшедшая/ ленивая баба Кастури – духи, аромат Катхак – классический индийский танцевальный стиль Керамат – позитивное влияние, приносящее удачу. Кесар – шафран Кхала – подруга или сестра матери Кхир – рисовый пудинг, сваренный на молоке Кхети – маленькое поле, сад Кхуда хафиз – Храни вас бог/ Прощайте Кхус-кхус – семена мака Кумкум – красная пудра. Курта – длинная рубаха ниже коленей. Ладду – шарики из гороховой муки Ланка- стручки сухого красного перца Ласси – напиток из кислого молока Лауки – длинные, зеленые овощи Мадол – музыкальный инструмент, напоминает гитару. Массур дал - блюдо из бобовых Матаджи – мамочка Мая – иллюзия Мера раджа бета – мой любимый принц Мери джан – сердце мое Метхи – пажитник (зелень) Метхи паратас- лепешки начиненные пажитником Митхай – сладости Мубаррак – пожелание счастья
Муссалман – мусульманин Нан – лепешки из дрожжевого теста выпекаемые в печи Намасте –традиционное приветствие индуистов Ним – дерево. Его листья часто используют в медицине.
Паан параг – жевание листьев бетеля (паан - бетель) Пакоры - жаренные в тесте овощи и пряности Паллу – конец сари, который перекидывают через плечо или покрывают им голову. Пани-пури – поджаренные в масле шарики из теста, обильно сдобренного пряностями. Папад – тонкие, высушенные лепешки из пряного теста Паратас – жаренные на масле лепешки Патра – камень Пипул – тополь Пхаткири – белый природный камень используется как средство от ран Пхир бхи – все равно, не смотря на… Пхорен – даль Подина – мята Пуджа – религиозные церемонии, моления в индуизме Пулао – плов Панджаби - язык и житель из региона Пенджаб Пьяри – любимая Раита - йогурт с добавлением разных трав и овощей Раджма – фасоль Рани – королева Расгулла – сладость. Шарики из белого сыра в сахарном сиропе. Расмалай – сладкое блюдо из молока и творога Рава – манная крупа, манка Роган джош – блюдо из говядины с турнепсом Сааб – господин Сааг – листья горчицы Сабу пападас – самый дорогой сорт лепешек Салааминг – поприветствовать Шальвар – широкие брюки Самомы – пирожки из слоеного теста Сардарджи – глава, одно из званий в Пенджабе, кроме того уважительное обращение к мужчине сикху. Саунф –анис Шайтан – злой дух Шарам – позор Шарара – одежда с длинной, широкой юбкой Шехнай – индийский музыкальный инструмент Шикара – лодка Шива – один из главных богов индуизма Шукрия – спасибо Субханалла - хвалебные гимны ( в исламе) Сурьма – краска для подводки глаз Свастика - один из религиозных символов индуизма Талак – развод данный по мусульманским законам Танпура – струнный музыкальный инструмент Тил – семена кунжута Тоба, тоба – Боже защити нас Тола – мера веса для драгоценных металлов и камней Тулси – базилик Зафран – шафран Заминдар – глава страны или большого земельного надела
Спасибо тебе огромное.Склоняю голову перед твоей усидчивостью и усердием.чудесный перевод! пы:сы: когда читала перевод, почему-то вспомнилсяя Пауло Коэльо. У вас обоих ( с Пауло) очень похожий стиль изложения. Браво
Прочла. Аж мурашки по коже. Обалденное произведение, да еще и перевод грамотный и, как мне кажется, сохранивший ту мягкое волшебство, которое есть в книге. Ло - супер!!!! Хочется продолжения :-)
так, что? дальше переводить? там вообще-то дальше больше реальности становица. Так что, разрешите мне ее сокращать иногда, если для действия это не будет иметь значения
Конечно, переводить дальше!!!! ПАЖАЛУСТА!!!! Пусть больше реальности, пусть с сокращениями - очень интересно... Правда, как они будут это снимать? Такую красоту перенести с бумаги на экран очень будет тяжело...
Если кто знает правильную транслитерацию всех этих индийских названий, пишите мне в личку - исправлю. Потому что в книге оставлено английское написание, а как индусы это произносят и как на русском правильно все это пишется, у меня нет твердого мнения.
Ездила сейчас на встречу и успела почитать. Это потресающе!!! Очень понравилось! Я сначала думала что мне это напомнит фильм "Шоколад" (ну вроде как сюжетная линия похожа). Нет.. не так... Ло, но ты просто герой.
цитата Я сначала думала что мне это напомнит фильм "Шоколад" (ну вроде как сюжетная линия похожа)
Самое смешное, что писательница по чьей книге сняли "Шоколад" Joanne Harris- плагиатор. "Хранительница" 1996 года, а "Шоколад" написан позже - 1999. Так что и правда, много общего. Точнее уворована основная идея, про женщину в магазине , которая своими продуктами помогает людям, ну и любовь потом встречает.
"Леди!" - произносит Харун появившись в просвете двери. От него вечно пахнет ветром, что летает над сосновым лесом его родного Кашмира, и горным акхротом с белой скорлупой. "О, леди, леди! У меня отличные новости для вас!" Его ноги проносятся по стоптанному линолеуму, почти его не касаясь, а улыбка светится нетерпением. Он всегда ведет себя так. С первого же дня, когда он вошел в магазин позади высокомерной миссис К. и бегая туда сюда, складывал ее покупки в большие кучи и уносил. Все это время, входя и выходя, он не переставая говорил "салямте", но его глаза меланхолично и насмешливо твердили : "в эту игру я играю лишь временно." И однажды вечером он пришел в магазин один и попросил меня:
- Леди, пожалуйста, предскажите мою судьбу. - после чего молча протянул мне раскрытую ладонь. - Я не могу предсказывать будущее. - ответила я ему.
Я действительно не умею это делать. Старая знахарка не учила нас этому. "Это будет вам только мешать. - говорила она, - Надейтесь только на свои силы. И доверьтесь пряностям."
- Но Ахмад рассказал мне, что благодаря вам он получил гринкарту, о, нет, нет, не качайте так головой, а Наджиб Мокхар? Которого вот-вот должны были уволить? За три дня он пришел к вам, вы дали ему какой-то чай, который он должен был заваривать и пить, и - субханалла! - его шефа перевели в Клевленд, а он сел на его место. - Это сделала не я. Это был дашмул, порошок из десяти корней.
Но он продолжал протягивать мне свои твердые, доверчивые ладони, пока я не наклонилась на ними и указав на бугры мозолей, спросила:
- Отчего это у вас? - Ах, это. От лопаты. Когда бросал уголь на корабле плывя сюда, а потом от работы в авто-мастерской. Знаете, ключи там и всякие монтировки, а между делом отбойные молотки на ремонте дорог и гравий. - А еще раньше?
Его руки чуть задрожали. Секундная пауза.
- Да, и от работы, которой я занимался раньше. В нашем доме был мой дед, отец и я. Все мы были лодочниками на озере Дал. Водили по озеру наши шикары, а в них туристов из Америки и Европы. Однажды мы заработали за год так много денег, что обили сиденья в лодках красным шелком.
Мне не хотелось больше слушать. Я начала чувствовать его прошлое в этих линиях, и оно было как гром, страшный и темный. Я вытащила из-под стола шкатулку с чанданом, порошком сандалового дерева, которое заглушает боль воспоминаний. Насыпала его шелковый аромат поверх ладони Харуна, осторожно, чтобы не дотронуться до него. Порошок упал точно вдоль линии жизни.
- Растирайте.
Он повиновался, витая мыслями совсем не здесь. И растирая, рассказывал дальше:
- Потом, когда начались бои, никаких туристов больше не было. Повстанцы с автоматами и глазами, как черные дыры на лице, повалили с гор на улицы Шринагара, "город счастья" его называли. Я сказал моему отцу, Аббаджану, что мы должны немедленно уехать их этих мест, но дедушка воспротивился : "Тоба, тоба! Куда мы должны уйти? Это земли наших предков." - Тсссс...- прервала я его, собирая всю силу воли, чтобы вытянуть боль которая собралась в линиях его руки, наружу, в потемневший воздух магазина. Через мгновение она начала кружить над нашими головами, ища себе нового пристанища.
Но Харун продолжал говорить дальше, и его речь понеслась в ритме стакатто, словно расколовшийся камень.
- Повстанцы. Ночью. В нашей деревне на озере. Пришли, чтобы забрать молодых мужчин. Аббаджан попытался их остановить. Выстрелы. Прямо над водой. Кровь, кровь и кровь. Даже дедушку, который спал. Красный шелк на сиденьях лодок стал еще краснее. Иногда я думаю, лучше бы и я, лучше бы и меня...
Когда последняя щепотка порошка впиталась в его ладони, он вздрогнул и замолчал. Потом моргнул, словно пробуждаясь от долгого сна: - Так о чем я говорил? - Вы хотели узнать свою судьбу. - Действительно. - и сердечная улыбка медленно появилась на его губах, как-будто он сказал мне об этом впервые. - О, выглядит хорошо, очень хорошо. Великолепное будущее ожидает вас в этой новой стране Америке. Деньги и удача, и может быть... да, я точно вижу, - любовь. Прекрасная женщина с глазами словно лепестки лотоса. - Ах...- тихим вздохом ответил он мне. И прежде, чем я смогла предугадать это его движение, он наклонился и поцеловал мою руку. - Леди, огромное вам спасибо.
Его кудри блестят как шелк и они темные, как ночное небо. Его рот, словно круг огня - обжег мою руку. И его радость заструилась по моим венам и обожгла их так же. Я не должна была этого допускать. Но как я могла оттолкнуть его?
Все то, от чего ты предостерегала нас, первая мать, все это я хотела. Его губы, с такой невинностью прикоснувшиеся к середине моей ладони, его боль, которая словно полыхающие светлячки, осветила мои волосы. В то же время я почувствовала, как во мне заговорил страх. Страх за меня саму, но больше за него. Я не могу предсказывать будущее, это правда. Но эта отчаянная пульсация у него на запястье, кровь, что бежит быстрее и быстрее словно знает, что течь ей осталось недолго.
Он спокойно ушел в ночную темноту перед магазином, бесстрашный Харун, потому что я дала ему надежду. Я, которая может сделать все: гринкарты, повышения по службе и девушку с глазами как лепестки лотоса. Я, Тило, что исполняет мечты. О, Харун, я решила прошептать молитву в этот трескучий воздух, что остался после тебя. Сандал, сохрани блеск его глаз. Но в этот момент на улице послышался громкий хлопок: лопнула шина автобуса или пистолетный выстрел? Этот звук заглушил мои слова.
**********
Поэтому сегодня я с радостью убеждаюсь, как сильно я ошиблась. Прошло три месяца, а улыбка Харуна так же ясна, как солнце в летний день, когда прислонившись к прилавку он доверительно мне сообщает:
- Леди, вы мне просто не поверите! Я бросил работу у этих Кампадия.
Я жду подробностей.
- Все эти богатенькие, они думают будто до сих пор находятся в Индии. Обращаются с тобой как с джанваар, животные. Сделай это, сделай то, конца и края их указаниям не видно, можешь туфли стоптать выполняя их приказы, а они тебе даже спасибо не скажут. - И что вы собираетесь делать теперь? - А вот погодите. Вчера вечером, сижу я возле Макдональдса, который на Fourt Street, вдруг - мне кто-то руку на плечо положил. Я даже подскочил от страха. В прошлом месяце, - вы наверняка помните - там человека пристрелили, потому что у него не оказалось столько денег, сколько эти гады предполагали. Так вот, я даже Аллаху помолился, прежде чем повернуться. И кого же я вижу? Муджибара! Муджибар из деревни моего дяди, что возле Пахагаона. Муджибар, которого я даже не думал встретить в Америке. У него тут дела пошли не плохо. Он владелец нескольких такси и ему как раз нужен еще один водитель. Хорошая зарплата, сказал он мне. Особенно хорошая для такого человека как я, который тоже кашмирец, да еще возможность в будущем выкупить машину. Короче, быть самому себе хозяином! Я тут же согласился и помчался к Кампадия мемсааб, и заявил что работу у нее бросаю. О, леди, вы не представляете: у нее лицо сделалось фиолетовым как баклажан. И вот, с сегодняшнего утра, я водитель такси - желтое с черным - не машина, а настоящий подсолнух! - Такси...- глупо повторяю я и меня охватывает такое чувство, словно я проглотила огромный кусок льда, почему вдруг? - Леди, это все только благодаря вам, благодаря вашей керамат. А теперь пойдемте, посмотрите на мое такси, я его поставил как раз возле двери магазина. Ну, пойдемте же, за пару минут ничего с вашим магазином не произойдет.
О, Харун, в твоем умоляющем взгляде я вижу, что радость становиться настоящей радостью только если ты можешь поделиться ею с человеком, который тебе близок, а кто у тебя еще есть в этой чужой стране? Итак, мне придется вступить на запретный асфальт Америки, сделать то, что мне строго запрещено: выйти за пределы магазина.
За моей спиной раздался шепот, возмущенное шиканье, или это был просто пар, что вырвался из канализационного люка?
Такси стоит именно там, где и сказал Харун. В своей желтой, блестящей оболочке оно выглядит приятным и симпатичным. Но при первом же взгляде на него, за мгновение как Харун произнес: "Потрогайте его хоть раз!", и я протянула мою руку - у меня по спине прошла ледяная волна. Видение, как безумный бесконтрольный фейерверк - взорвалось у меня перед глазами. Темный вечер. Распахнутые двери машины. Открытый бардачок. И что это там, прислонившееся к рулю? Мужчина или женщина? Эти черные кудри, блестящие и мокрые от пота и страха. Эти губы, что когда-то улыбались, словно солнце, и эта кожа - она в темных ранах или это просто игра теней? Картина рассеялась.
- Леди, что с вами? У вас лицо стало серым, как газетная бумага. Это тяжело одной управляться с таким большим магазином. Как часто я вам уже повторял? Дайте объявление в India West, что в такой-то магазин требуется помощник на полдня. - Мне уже лучше, Харун. У вас прекрасная машина. Но все-таки будьте осторожны. - О, леди-джан, и что вы всего боитесь, точно как моя старая няня в деревне? Знаете что, вы сделаете для меня магический амулет, ну, понимаете, такой пакетик? Когда я приеду к вам в следующий раз, я с благодарностью положу его в мою машину и буду возить его на счастье. Но сейчас я должен торопиться. Я обещал парням, что выставлю им по такому случаю дюжину бутылок деси-пива.
Ему нужно... ему нужно... Но до того, как я вспоминаю название пряности, - его уже нет. Лишь резкий звук захлопнувшейся автомобильной двери, радостное урчание мотора и черное облако дыма в воздухе, чей бензиновый аромат пробуждает жажду приключений.
Тило, у тебя просто богатое воображение.
В магазине меня уже ждет молчаливое недовольство пряностей и я вынуждена просить у них прощенья. Но тревожные мысли не покидают меня. В этом коричневом, горящем воздухе я чувствую привкус меди. Словно во время ночного кошмара, от ужаса которого внезапно просыпаешься, но тело такое тяжелое, что невозможно пошевелиться, и веки опять опускаются на глаза. Может быть, я ошибаюсь и на этот раз? Почему я так не хочу в это верить? Кало джире, понимаю я, за мгновение до того, как видения посещают меня снова: кровь, хруст ломающихся костей, и пронзительный крик, словно красный жгут пронзающий ночь. Я дам ему кало джире, черную зиру, пряность темной планеты Кету, защиту от дурного глаза. Сине-черная пряность, которая поблескивает как лес Сурдарбан, где ее впервые нашли. Я возьму семена кало джире, формой как слезы и запахом как у дикого тигра, чтобы переписать судьбу которая уже предначертана Харуну.
Вы их наверное уже заметили? Нет? Мои руки. Именно руками извлекают силу из пряностей. Хатер гун - называют их.
Поэтому первое, что делала старая знахарка, это осматривала руки девочки, которая добиралась до острова. При этом она говорила следующее:
"Хорошая рука - не легкая и не тяжелая. Легкие руки - создания ветра, они будут зависеть от желания и настроения, и метаться из крайности в крайность. Тяжелые руки, которые тянет вниз их собственная тяжесть - не имеют духа. Они лишь куски плоти для червей, что ждут под землей. Хорошая рука не должна иметь коричневых пятен, потому что это клеймо плохой натуры. Если пальцы хорошей руку сжать вместе и направить против солнечного света, между пальцами нет ни одного промежутка, иначе это даст заклинаниям и силе пряностей выскользнуть через них прочь. Хорошие руки - не холодны и не сухи как змеиное брюхо, потому что хранительница должна чувствовать боль других людей. Они так же не должны быть горячими и влажными, как дыхание ожидающего под окном любовника, потому что хранительница укрощает свои страсти. В середине хорошей руки находится знак невидимой лилии, цветка сдержанной добродетели, сверкающей жемчужины в царстве ночи."
Ваши руки соответствуют этому описанию? Мои тоже нет. Вы наверное удивляетесь, как же я тогда стала хранительницей? А вот слушайте только, и я все вам расскажу.
После того, как змеи указали мне путь к острову, я мучила моих пиратов командами, заставляла их менять курс, пока они не начали валиться с ног и даже во сне не спрашивали "куда и зачем?". И вот после многих дней плаванья, на горизонте появилось нечто, похожее на дым или на облако. Но я уже знала что это. Я приказала бросить якорь, и когда ночью команда уснула словно в глубоком трансе, я нырнула в полуночные воды океана и поплыла. Остров находился очень далеко, но я была уверена, что доплыву. Я напевала заклинания легкости и неслась сквозь волны, слово это был воздух. Но остров не становился больше кулака втиснутого в горизонт и напев начал умирать в моем горле. Внезапно руки и ноги стали тяжелыми и отказались мне подчиняться. В этой воде, что была заколдована великой колдуньей, мои собственные силы были малы как песчинка. И я боролась, плыла, барахталась и глотала горькую морскую воду как простая смертная, пока меня не выбросило на берег из красного песка и я не заснула на нем неверным, беспокойным сном. Я не помню, что мне тогда приснилось, но тот голос, который пробудил меня, - я не смогу забыть никогда. Он был сдержан и хрипл, с налетом насмешки, и в то же время очень, очень глубок. Голос, в котором можно потерять сердце.
- Что это бог моря выплюнул нам сегодня на берег?
Это сказала старая знахарка, в окружении своих послушниц, и солнце создало такое свечение за ее головой и разбилось в ее ресницах на тысячу красок, что я, которая никогда ни перед чем не терялась, вынужденна была опустить мои покрытые песком веки. Тут я заметила, что совершенно голая. Океан забрал у меня все: мою одежду, мою колдовскую силу, и я было на мгновение поверила, что и мое высокомерие и заносчивость тоже. И забрав у меня все, он оставил только мое смуглое, некрасивое тело, которое выбросил к ее ногам. Застыдившись я попыталась прикрыться волосами. Застыдившись я закрыла руками груди и опустил голову. Но она уже сбросила со своих плеч шаль и дала ее мне. Она была мягкая и серая как шея голубя, и аромат пряностей, тайны которых я так хотела узнать, поднимался от нее нежной волной. А ее руки - они были мягкие, но вплоть до локтей кожа на них была обожженная, красно-розовая, с рубцами, словно когда-то она окунула их прямо в огонь.
- Кто ты, дитя мое?
Кто я? Я не знала, что ответить. Мое имя и мое прошлое забылись и исчезли словно звезды прошлой ночи, как только над островом взошло солнце. Это лишь потом, когда я научилась обходиться с травой воспоминаний, я опять вспомнила и мое первое имя, и мою прошлую жизнь.
- Чего тебе от меня нужно?
Я безмолвно таращилась на нее во все глаза, и она, даже с ее серебристыми морщинами, казалась мне самой старой и в то же время самой красивой женщиной на земле, хотя позже я поняла, что она не была красивой в том смысле слова, который в него вкладывают мужчины. Ее голос, чьи переходы я потом изучу в совершенстве - от рассерженного и насмешливого, до печального - этот голос был нежен как ветер, что шелестел в листве коричного дерева позади нее. Желание быть рядом с ней, прошло сквозь меня словно волны, против которых я боролась всю ночь. Я верила, что старая знахарка прочла мое сердце. Или может быть, все, кто попадали к ней, были влекомы одним и тем же желанием?
Она тихонько вздохнула. Восхищение весит очень много и оно тяжелое, теперь я это знаю сама.
- Давай-ка теперь я на тебя посмотрю, - сказала старая знахарка и взяла мои руки в свои, обожженные.
Слишком легкие, слишком горячие, слишком влажные. Мои руки, с таким количеством пятен, что казались похожими на спинку золотистой ржанки. Ладони, на которых ночью расцветал кроваво-красный щавель, растопырив свои пурпурные шипы.
Старая знахарка отступила чуть назад, выпустив мои руки из своих: - Нет.
Каждый год с острова отсылают прочь тысячи девушек, только потому, что у них нехорошие руки. И не имеет значения, что они могут превращаться во что угодно или покидать свое тело и путешествовать по небесам - старая знахарка непреклонна.
И каждый год тысячи из них, тех, чьи руки оказались неподходящими - топятся в океане. Потому что смерть перенести легче, чем обычную жизнь с ее готовкой, стиркой, купанием в женских водоемах, рождением детей, которые однажды покинут их, и все это с постоянными мыслями о том что тебе недоступно, но к чему единственно стремиться твое сердце.Они становятся духами воды, духами тумана и соли, и печально кричат голосами чаек. Только благодаря косточкам моих пальцев, я не стала одной из них. Вот почему, старая знахарка не могла устоять и еще раз взяла мои руки в свои. Вот почему она оставила меня на острове, хотя вся ее мудрость и знание, кричали ей "нет!".
Самое важное в хорошей руке, это ее косточки. Они должны быть гладкими, как полированный камень, и должны чувствовать прикосновения старой знахарки, когда она держит свою ладонь над ними и насыпает на руку пряности. Они должны знать, как нужно пряностям отвечать.
- Я должны была тебя прогнать, - сказала мне позже старая знахарка и упрямо тряхнула головой, - Это были какие-то вулканические руки, которые бурлили и только ждали того, чтобы извергнуться лавой. Но я не смогла этого сделать. - Почему, первая мать? - Ты была единственной, в чьих руках пряности сразу же ответили мне их истинной песней.
Давайте я расскажу вам немного про чили. Высушенный чили, ланка, самый могущественный и сильный из всех пряностей. А из-за матовой, рубиновой кожи еще и самый красивый. Его другое имя означает - "опасность". Чили поет голосом сокола, что кружит над выжженными солнцем холмами, где больше ничего уже не растет: "Я - ланка, рожденный из самого Агни, бога огня. Я капаю с кончиков его пальцев, и через эту нить присваиваю себе все вкусы земли."
Ланка, мне кажется, что тебя я люблю больше всех.
Чили рос в самой середине острова, в сердце спящего вулкана. Нам разрешили подойти к нему, только когда мы достигли третьего уровня знаний.
Чили - пряность красного четверга, дня расплаты. Дня, который приглашает нас высоко поднять кубок жизни и вылить его содержимое. Дня самоубийства, дня убийств. Ланка, ланка. Иногда я позволяю твоему имени прокатиться по моему языку. Смакую твои завлекающие укусы. Старая знахарка так часто предостерегала нас насчет тебя. "Дочки, применяйте его только как самое последнее, безвыходное средство. Это легко - разжечь пламя. Но тяжело вновь погасить его." Поэтому я держусь подальше от тебя, ланка, чье имя десятиглавый Равана выбрал для своего заколдованного царства. Города миллиона драгоценностей, который в итоге превратился в пепел. Хотя, ты часто искушаешь меня. Например, когда в магазин приходит Ягджит. Во внутренней комнате магазина, на самой верхней полке, стоит закрытый каменный сосуд. В день, который непременно наступит, я открою его и чили замерцают на полу огнем. И загорятся.
Ланка, дитя огня, очищает от зла. Если больше нет никакого другого средства.
Ягджит приходит в магазин со своей матерью. Он остается стоять позади нее и его пальцы хватают ее за дупатту, хотя он десяти с половиной лет и высок, как дикий бамбук.
- О, Ягги, перестань виснуть на мне словно девочка. Иди и принеси пачку сабу пападас.
Ягджит, с его хрупкими, боязливыми движениями, с его неприятностями в школе, потому что он до сих пор говорит на панджаби. Ягджит, которого учитель посадил в последнем ряду, рядом с мальчиком с молочно-голубыми глазами. Ягджит, который наконец-то выучил свое первое английское слово: идиот, идиот, идиот.
Я иду в дальний угол магазина, где он растерянно стоит, смотря прямо на полки заполненные пачками сабу пападас. Пачки надписаны крупными, ясными буквами на английском и хинди. Я подаю ему одну. Говорю: - Они бугристые и белые, видишь? В следующий раз не ошибешься.
Ягджит, с такими испуганными глазами и таким зеленым тюрбаном, над которым дети в школе смеются, - знаешь ли ты что твое имя означает "покоритель мира"?
Но его мать уже нетерпеливо кричит:
- Что ты там застрял, Ягги? Не можешь найти пападас? Ты слепой, что ли? У меня все волосы на голове поседеют, пока ты придешь назад!
На детской площадке они пытаются сорвать с него тюрбан, который зелен, как грудь попугая. Они наматывают ткань на руку и смеются над его длинными, нестрижеными волосами. И толкают его на землю.
Кретин - его второе английское слово. И его колени кровят от царапин. Ягджит, который кусает губы, чтобы не заплакать. Он поднимает свой испачканный тюрбан, медленно наматывает его на голову и идет домой. - Ягги, как ты умудряешься так перепачкаться каждый день? Опять пуговицу потерял? И рубашку порвал? Ты что, бадмаш, думаешь я деньги печатаю?
По ночам, он лежит с открытыми глазами и смотрит в ночное небо так долго, что далеко, возле Джалландара, над огородом его бабушки звезды начинают мерцать как светлячки. Бабушка напевает что-то и собирает к ужину сааг, который так же зелен, как его тюрбан. Слова на панджаби звучат словно дождь. Ягджит, они приходят опять, когда ты все-таки закрываешь глаза? Насмешливые голоса, плюющие рты, руки. Руки которые дергают и стаскивают с тебя штаны, в то время как девочки это видят.
На кассе я говорю: - Вот, это бурфи для тебя. Нет, нет, мэм, для ребенка. Бесплатно, подарок.
Я вижу как он довольно вонзает зубы в коричневую сладость, которая приправлена гвоздикой, кардамоном и корицей. Неуверенной улыбкой он отвечает на мою.
Гвоздика и кардамон, Ягджит, чтобы сделать твое дыхание ароматным. Кардамон я развею сегодня ночью по ветру. Я пущу его по северному ветру, чтобы снять пелену с глаз твоего учителя. Так же и сладкую, островатую гвоздику, лаванг, пряность сострадания, чтобы твоя мать, оторвавшись от стиральной доски и отбросив со лба пряди волос, спросила тебя: "Ягги, сынок, что случилось?", и обняла тебя своими покрытыми мыльной пеной руками.
И корицу, пустую, темную трубочку, которую я потихоньку воткнула в складки твоего тюрбана, когда ты выходил из магазина. Корица, привратница дружбы, корица - дальчини, чтобы найти для тебя того, кто возьмет тебя за руку, будет стоять на твоей стороне, смеяться вместе с тобой и кто скажет тебе: "Ну, что ты, жить в Америке совсем не плохо!"
После того как мы прошли церемонию очищения и готовились покинуть остров и встретить свою истинную судьбу, старая знахарка объявила нам: - Дочки, пришло время дать вам новые имена. После того как вы достигли острова, ваши имена остались навечно в прошлом, и с того моменты вы были безымянны. Но прежде, я хочу спросить вас последний раз. Вы действительно хотите быть хранительницами? Еще не поздно отказаться и выбрать обычную жизнь. Готовы ли вы оставить свои молодые тела, и принять возраст, некрасивость и никогда не заканчивающееся служение? Готовы ли вы никогда не покидать то место, к которому вы будете привязаны, будь то магазин, школа или больница? Готовы ли вы никогда больше не любить? Подарить всю свою страсть пряностям?
Вокруг меня стояли мои сестры-послушницы, молча и чуть дрожа, в своих, все еще мокрых от морской воды, платьях. И мне показалось, что самые красивые из них задумались сильнее всего. Ах, теперь я хорошо знаю, как глубоко сидит в людях кокетство, кокетство - оборотная сторона страха никогда не быть любимой. Но в тот момент я, самая лучшая ученица , которая мгновенно могла повторить самое сложное заклинание и самый сложный напев, которая быстрее всех стала разговаривать с пряностями, даже с самыми опасными, я с которой рядом всегда шли высокомерие и нетерпеливость, - я бросила моим сестрам полу-насмешливый, полу-презрительный взгляд. После чего посмотрела старой знахарке в глаза и сказала: - Я готова к этому.
Я, которая никогда не считала себя красивой и поэтому думала, что теряю не много. Взгляд, который бросила на меня старая знахарка, был колючим словно чертополох. Но она ответила только: - Ну, что ж... - и подозвала нас всех к себе. Морской туман, что опустился на остров отбрасывал перламутровый свет. В небе появилась радуга - два широких крыла. Каждая из девушек встала на колени и старая знахарка наклонялась, и чертила им ногтем на лбу их новые имена. В то время, как она говорила, лица девушек менялись, словно тронутые ветром озера, и в каждом лице появлялось что-то новое.
- Ты будешь зваться Апараджита, по имени цветка, чей сок, нанесенный на веки, приносит победу. - Ты будешь зваться Пия, по имени дерева пиал, чей пепел втертый в руки и ноги, дает жизненную силу. - А ты будешь....
- Первая мать, я буду зваться Тило. - Тило? - в ее голосе зазвучало недовольство и сестры-послушницу стали коситься на нас со страхом. - Да, - ответила я, с трудом унимая дрожь, - Тило, сокращение от Тилоттама.
О, как наивна я тогда была, думая, что могу скрыть сокровенное от старой знахарки. От той, которая чуть позже сама научила меня смотреть людям прямо в сердца.
- С того самого дня как ты появилась здесь, от тебя одни только сложности, вечная нарушительница правил. Я должна бы немедленно, сию же секунду, прогнать тебя прочь.
Я до сих пор поражаюсь, почему первая мать не сделала этого и даже не особо рассердилась. Возможно во мне она узнала себя? Ветки инжира за нами зашелестели на ветру, или это был ее вздох? - Ты хотя бы знаешь, что означает твое имя?
На этот вопрос я рассчитывала и ответ был готов давно: - Да, первая мать. Тил - кунжутное семя, под влиянием планеты Венеры, золотисто-коричневое, словно его слегка опалил огонь. Его цветок так мал, прям и с таким кончиком, что матери молятся, прося чтобы у их дочерей нос был такой же красивой формы. Тил в смеси с сандаловой пастой - излечивает болезни сердца и печени. Тил - поджаренный в своем собственном масле, возрождает жажду жизни, если человек потерял ее. Я буду Тилоттама, эссенция кунжутного семени, я буду возрождать жизнь, дарить здоровье и надежды.
Ее смех, был подобен шороху опавших листьев под ногами
- Самоуверенности тебе не занимать, дитя мое. Желать присвоить себе имя апсары, прекраснейшей из прекрасных апсар, при дворе бога Индры! Тилоттама - элегантнейшая среди танцовщиц, коронное украшение среди женщин. Или ты мне ответишь, что этого не знала?
Мне пришлось опустить голову. На какой-то момент я опять почувствовала себя ничего не знающей, совсем юной девушкой, которая в свой первый день, мокрая и обнаженная хваталась за острые камни берега. Ей всегда удавалось мне об этом напомнить. За это я могла бы ее ненавидеть, если бы не любила так сильно. Ее, которая после долгих поисков материнской любви, действительно стала мне первой матерью.
Они легко дотронулась кончиками пальцев до моих волос.
- Ах, дитя, ты уже вбила себе это в голову, не правда ли? Но не забудь одну вещь: после того, как Брахма сделал Тилоттаму самой первой танцовщицей при дворе Индры, он взял с нее обещание не дарить своей любви ни одному мужчине, но только танцу. - Конечно, первая мать.
Я заулыбалась от успеха, триумфа, облегчения из-за победы в борьбе, которую я начала и выиграла, и прижала губы к пергаментной ладони старой знахарки. - Разве я не знаю правил? Разве я не дала обет?
И тогда она начертила у меня на лбу мое новое имя. Мое имя хранительницы. Наконец-то, после стольких метаний и потерь, заблуждений и разочарований. Мое истинное имя, которое я не должна называть никому, кроме моих сестер - послушниц. Ее ноготь скользил по моему лбу, словно по маслу и воздух наполнился сильным и чистым ароматом семян тила.
- Не забудь вот еще что: Тилоттама все-таки нарушила обет и впала в немилость. И в наказание ее заточили на земле, где она должна была прожить семь жизней как простая смертная. Семь жизней, полных болезни и старости, и люди шарахались от ее вида и тела, обезображенного проказой. - Но я не впаду в немилость, первая мать.
Ни малейшего намека на сомнение не было в моем голосе. Мое сердце полно страсти к пряностям, мой слух - ритмом нашего с ними пения и танца. Моя кровь - это наша разделенная сила. Мне не нужен никакой, даже самый распрекрасный, смертный мужчина, чтобы дарить ему мою любовь. И я в это верю. Абсолютно.
Интересненько... %)) Но вообще, я бы хотела чисто индийскую писательницу-писателя. А Читра она больше на иммигрирующих индусах базируется. Эх, вот найти бы такое же, но с чисто-чисто индийским колоритом..
Опять на какую-то фигню наткнулась.. здесь Но на всякий случай уточню...
Раи планирует сыграть заглавную роль в комедии "Повелительница специй" - о предприимчивой дамочке, которая открыла в Америке магазин по продаже экзотический специй и пряностей.
Протяните мне вашу руку. Откройте ладонь и сожмите ее снова. Почувствуйте.. Твердое как камешек, семя пажитника плотно вжалось в середину вашей ладони. Его цвет – цвет песка на дне старой реки. Если вы бросите его в воду – оно зацветет. Раскусите зубами его набухшую оболочку и ощутите его горьковатую сладость. Этот вкус словно водяные травы, что произрастают в диких местах, словно крики серых гусей. Пажитник – пряность вторника, когда воздух зелен, как мох после проливного дождя. Пряность для дней, в которые мне больше всего хочется завернуться в шаль, расшитую листьями пепулы, и рассказывать истории, как я это делала на острове. Но здесь, кому мне рассказывать их здесь?
Семена пажитника - я просила у вас помощи, когда ко мне приходила Ратна, горя ядом из-за распутной жизни ее мужа. И так же, когда Рамасвами решил развестись со своей женой после двадцати лет супружества, чтобы искать новых удовольствий. Прислушайтесь к песне , что поет семя пажитника: «Прохладно, словно речной ветер, прокатываюсь я по языку и засеваю желаниями землю запустелого сада.» Я зову тебя, когда Бинита поднимает ко мне свое лицо, словно венчик увядшего цветка. Бинита, с твердой опухолью в груди, которую врачи хотели отрезать. И вопрос в глазах ее мужа, когда он носился туда-сюда по магазину: «Скажите, что же мне делать?»
«Я, семя пажитника, вновь делаю тело сладким, готовым к любви»
Семяна пажитника, называемые метхи, клейкие семена, которые впервые посадила в землю Шабари – старейшая женщина мира. Молодежь презирает тебя, пажитник, думает, что ты им никогда не понадобишься. Но однажды такой день придет ко всем. Раньше, чем они предполагают. Да, ко всем. Даже к девушкам-бугенвиллеям.
Девушки-бугенвиллеи всегда приходят толпой, словно стая стрекоз в полуденную жару. Их смех проносится надо мной, как морские волны, которые влекут к себе людей. Они плавно скользят в сдавленной, пыльной темноте магазина – сверкающие палочки в солнечном свете. И сначала я чувствую стыд и впервые желаю, чтобы все здесь было чистым, натертым и новым. Волосы девушек-бугенвиллей блестят как черное дерево и заплетены в косы. Или они падают им на плечи словно водопад, когда они поднимают свои самоуверенные лица, по которым можно сразу же судить, что с этим человеком не случалось еще ничего плохого. Они носят браслеты цвета радуги и серьги, которые колышутся по бокам их гладких шей. Ступни их длинных, стройных ног обуты в блестящие туфли с высокими каблуками, а накрашенные ногти напоминают по цвету пурпурно-красную бугенвиллею. И их губы тоже. Нет, они не покупают обычный набор «рис-мука-фасоль-зира-кориандр». Им нужны фисташки для плова и семена мака для роган гош, который они хотят приготовить по рецепту из кулинарной книги. Девушки-бугенвиллеи никогда не смотрят на меня. Даже тогда, когда повышают голос и спрашивают: «Где мне найти амчур?» и «Этот расмалай точно свежий?». Высокие голоса, словно они обращаются к глухой или слабоумной.
На секунду я становлюсь злой. «Дуры!» - думаю я. Слепые, обильно накрашенные тушью глаза. Мои руки сжимают лавровые листья, которые девушки-бугенвиллеи так презрительно бросают на столик возле кассы. А ведь я могла бы сделать их царицами. В океанах из меда и масла купались бы они, жили в окружении стен дворцов из прозрачного сахара.. Лишь лепесток водяного гиацинта в руке, и любое их прикосновение становилось бы золотом. Мазь из корней лотоса, нанесенная на соски – и все мужчины падали бы к их ногам словно рабы. Все это я могла бы для них сделать, если бы захотела. Или я могла бы... Они считают себя особенными. Дочери фортуны, которая хранит их от всяких бед. Но достаточно лишь одной капли сока грецкого ореха на корень мандрагоры и при этом прошептать их имена. И...
Пыль лавровых листьев сыпется из моего кулака. Решение, словно тигр, с острыми длинными когтями, выпрыгивает из глубины моего сердца. Я сварю лепестки роз в камфаре и добавлю туда перемолотые перья павлина. Прошепчу слова созидания и освобожусь от этого тела, что я приняла покидая остров. Оно спадет с меня, словно старая змеиная кожа, и появлюсь я – розовая и свежая, блестящая от влаги. Окутанная тонким покрывалом бриллиантов. Прекрасная Тилоттама – по сравнению с ней эти девушки будут все равно что грязь, которую счищают с подошв прежде, чем войти в дом. Мои ногти врезаются в кожу ладони. Вместе с кровью приходит боль. А за ней и стыд.
«Тебе придется выстоять перед многими соблазнами», - сказала старая знахарка на прощанье, - «Особенно тебе, с твоими руками как лава, которые желали бы взять от этого мира все. Твое сердце тоже подобно лаве и очень легко поддается ненависти, зависти, страсти. Помни, для чего тебе были даны твои силы.»
Прости меня, первая мать. Я вытираю исцарапанные руки о край сари. Моего старого, дешевого, покрытого пятнами, сари, которое должно ограждать меня от тщеславной суеты, что давит мне на виски словно густой дым. Я выдыхаю его, этот красный туман, и при вдохе стараюсь думать о аромате пряностей. Чистом, остром, живительном. Наконец, я снова вижу ясно. И я благословляю вас, девушки-бугенвиллеи, благословляю округлые суставы ваших локтей, гладкие бедра ваших ног под шальварами и джинсами от Кельвина Кляйна. От всей души благословляю я отпечатки ваших потных ладоней на банках с лимонными пикулями, которые вы держите против света, и на банках с листьями патры, которые вы поджарите сегодня для своих женихов или любовников. Потому что девушки- бугенвиллеи всегда либо свободны, либо только что вышли замуж.
Полуприкрыв глаза я вижу перед собой ваши вечера: приглушенный свет, шелковые подушки цвета полуночи, расшитые крошечными зеркалами. На заднем плане звучит музыка: ситар или может быть саксофон. Вы предлагаете своим мужчинам душистый бирияни с гхи, охлажденные чашечки с раитой, патрой приправленные семенами пажитника. А на десерт – гулаб-джамун, цвета темной розы обрызганной медом. Глаза мужчин тоже темнеют как цветы перед грозой. Все это я вижу перед собою. Все это красиво, быстро и поэтому - печально. И я запечатываю свою зависть. Они просто следуют своей натуре, эти девушки-бугенвиллеи, так же, как я противилась любому совету моей. Зависть, как зеленый гной, исчезает. Полностью. Или почти полностью. Я выдыхаю хорошие мысли над каждой покупкой, которую они оплачивают. Новую пачку лавровых листьев, с хрустящими, коричневатыми краями – я кладу в их сумки бесплатно.
Я сплю с ножом под матрасом. Я делаю это уже столь долгое время, что твердый выступ его рукоятки давящий на мое левое плечо, стал для меня ближе, чем объятия любовника. Тило, у тебя только и спрашивать о любовниках. Я люблю этот нож (и не могу назвать его моей собственностью) - этот подарок старой знахарки. Прекрасно помню тот день: летящая в воздухе оранжевая пыльца с крыльев бабочек и царящая вокруг нас печаль. Каждой послушнице она приготовила прощальный подарок. Некоторые получили флейты, другие - вазы для воскурений, лишь паре послушниц она подарила перья для письма. И только мне она протянула нож. - Чтобы он хранил тебя в чистоте, – шепнула она мне на ухо и положила его лезвие на мою ладонь. Лезвие ножа, - холодное как морская вода, и острое как лист юкки, что растет на самой вершине вулкана. Нож запел свою металлическую песню, когда я наклонилась, чтобы поцеловать его. - И чтобы он охранял тебя от бесплотных мечтаний.
Нож, чтобы навсегда отсечь от меня мое прошлое и мое будущее. Чтобы навечно оставить меня качаться на одной и той же волне. Каждую ночь, когда я стелю себе постель, я кладу его под матрас, и каждое утро я вытаскиваю его и мысленно поблагодарив – помещаю его в специальный мешочек, который ношу на талии.Потому что у ножа есть еще и другие способы применения. И все они очень опасны. Вы наверное задались вопросом, как же выглядит этот магический нож? Так же, как и любая магическая вещь, которых на самом деле много в нашей жизни. Магические вещи выглядят как пылающий огонь, если конечно, вы способны его заметить. И поэтому для вас, мой нож будет похож на сотни других ножей, которые вы можете купить в любом магазине. В супермаркетах «Thrifty», «Pay Less» или «Sateway». Деревянная рукоятка потеряла от потных ладоней цвет, тонкое, длинное лезвие давно уже не блестит. Но, боги, как хорошо он режет!
*****************
Если вы меня спросите, как долго я жила на острове, я не смогу вам ответить. Потому что там время принимает совсем другие очертания. Мы проводили дни без спешки, и все-таки каждый момент нес в себе нечто неотложное, срочное, словно дрожащий лист который несут в море речные воды. Наши уроки вас наверняка удивят, ведь вы уверены, что жизнь хранительниц полна экзотики, таинств, опасностей и драм. Все это конечно присутствует, да, ведь пряности могут уничтожить любого, кто обращается с ними неправильно. Но большую часть времени мы занимались обычными вещами: подметали, вышивали, скручивали фитили для ламп, собирали ростки дикого шпината, жарили чапати и заплетали друг другу волосы. Мы учились быть аккуратными и прилежными, работать вместе и так же сообща защищать себя от острого языка старой знахарки, чьи слова могли отхлестать как кнут. (хотя, если я теперь думаю обо всем этом, то мне кажется она вела себя так специально, чтобы сплотить нас) Но самое главное, чему мы учились - без слов понимать боль сестер-хранительниц и так же без слов утешать друг друга. За исключением всего этого, наша жизнь ничем не отличалась от той жизни, что вели наши ровесницы в своих родных деревнях. И хотя тогда я страшно злилась, и считала такую работу пустой тратой времени ( я, которая презирала обычные вещи и всегда считала себя достойной лучшего) – сейчас я думаю, не было ли это самым ценным навыком, который я получила там? Однажды, спустя долгое время как все мы жили на острове, старая знахарка привела нас в сердце спящего вулкана и сказала: - Хранительницы, я научила вас всему, что умею сама. Некоторые из вас научились многому, другие - не очень. А некоторые усвоили мало, но думают будто знают все.
При этих словах она задержала свой взгляд на мне. Но я улыбнулась в ответ и подумала, что это одна из ее обычных шуток. Разве же я не была самой способной среди учениц?
- Я ничего не могу вам больше дать. – продолжала она, не отрывая взгляда от моей улыбки, - Вам остается только решить, куда вы теперь отправитесь.
Ночной ветер окутал нас темными, таинственными шорохами. Черный вулканический пепел заструился у нас под ногами. Края жерла поднялись выше над нашими головами, словно гигантские спирали, а мы в молчании сидели на земле и лишь спрашивали себя, что же нас ожидает. Старая знахарка взяла в руки ветку, одну из многих что мы принесли туда, и превратила ее в веер. Не знаю, какого сорта ветвь это была. Итак, она превратила ее в веер и помахав им в воздухе создала белый туман.
В плотном, молочно-белом тумане появились картины в блестящих рамах. Море небоскребов из серебристого стекла, на пешеходных улицах мужчины и женщины белые как снег. Одетые в шубы они идут по делам, старательно избегая темнокожих людей. А вот коричневая девочка в тонком, ярком платье, с блестящей помадой на губах, прислонилась к столбу на веранде одного из бараков, и ждет клиентов. Отделанные мрамором господские дома, со стеклянными дверями, которые можно разбить одним ударом кулака. Улицы, полные выбоин, по краям которых сидят нищие, чья кожа еле удерживает их кости. Женщина, с красным пятном синдура на лбу, смотрящая сквозь решетку на недосягаемый для нее мир. Узкие, вымощенные камнем, улочки. Дома, первый этаж которых превращен в магазинчик, мужчины в странных головных уборах едят плоды меджула и бросаются избивать «эту неверную собаку», если мимо них проходит индус. И вокруг всего этого струится запах ненависти, который так схож с запахом страха.
Мы знали, что это будет сложно – покинуть этот остров женщин, где теплые дожди падали на нашу кожу гранатовыми зернами, где мы просыпались с пением птиц и засыпали под пение старой знахарки, где мы не стыдясь плавали обнаженными в озере полном голубых лотосов. Это будет тяжело, вернуться в человеческий мир, о жестокости которого мы очень хорошо помнили. Но оставить остров ради вот этого?
Горящие картины с всполохами по краям, двинулись прямо на нас и отразились в наших зрачках. Наконец, хранительницы начали выбирать. Тихими, но осмысленными голосами, выбирали они картины, что плясали в жгучем воздухе. - Я хотела бы отправиться туда, первая мать. - А я туда. -Первая мать, я боюсь ошибиться, выбери ты для меня.
Она опускала голову и выбирала для такой хранительницы город, в котором той придется провести всю свою жизнь, город , который больше всего подходил бы ее натуре.
-Дубаи. Асансол. Ванкувер, Исламабад. - Патна, Детройт, Порт оф Спейн.
Лишь немногие картины все-еще кружились в воздухе ночи, которая подходила к концу. Но я ничего для себя не выбрала. Я все ждала, сама не знаю чего. Но вот, я увидела его. Волны эвкалиптов и сосен, сухие травы как львиная грива, блестящее стекло и черное дерево вилл благополучных жителей Калифорнии, что построены одна над другой на склонах холмов. В то время, как я на них смотрела, картина сменилась: грязные дома, чьи окна напоминают плотно прижатые друг к другу зерна кукурузы, грязные дети бегают между бетоном и проволокой. Вот, на город опускается сеть ночи и в мусорных баках загораются костры, возле которых собираются мужчины в рваных пальто. А вдалеке, поднимаются насмешливые, темные волны и нежно бьются о берег, над которым стоит мост, с нереальными, недостижимыми огнями. А внизу, ждет земля, недовольная и нетерпеливая, ждет, чтобы содрогнуться. До того, как старая знахарка успела что-то сказать, я уже знала как зовется этот город возле бухты. Оакланд. Мой город. - О, Тило, - скала она, - я должна дать тебе то, о чем ты просишь. Но подумай еще раз, прошу, подумай еще раз. Будет лучше если ты выберешь какой-нибудь индийский город, или африканскую деревню. Любое другое место на земле, Париж, Сидней, Кингстон Таун. - Почему, первая мать? Она вздохнула и впервые отвела от меня взгляд. Но я ждала, пока она не ответила мне: - У мне просто такое предчувствие.
Старая знахарка выглядела в этот момент уставшей, словно она сказала больше чем следовало, и это признание давит своим грузом на ее плечи. Но я, молодая и упрямая, желающая ходит по обрыву, острому как лист львиного зева, ответила ей :
- Это единственное место о котором может идти речь, первая мать.
И я смотрела на нее так долго, пока она не сказала: - Тогда иди, я не смею тебя удерживать.
А я, Тило, обрадовалась и думала в этот момент только об одном: «Я победила, я победила опять!»
Lo, я даже не знаю что сказать...обалденно , в тебе определенно пропадает талант переводчика, у меня такое впечатление, что когда ты читаешь эту книгу у тебя на пальцах при переворачивании страницы остается запах специй. У тебя очень тонкий литературный дар. пы:сы: умничка!
В последние часы ночи мы собирали дрова для костра и сносили их в середину жерла вулкана. Мы танцевали вокруг них и пели о шампати, мистической птице воспоминаний, которая бросается по своей воле в огонь и возрождается из пепла, так же как это сделаем мы. Я была последней в ряду, и в то время как мы кружили вокруг горы дров, я рассматривала лица моих сестер-хранительниц. Они даже не сильно вздрогнули, когда по слову старой знахарки, дрова занялись огнем. Огонь шампати. С самого начала нашей жизни на острове мы шептались: что за странные картины вырезаны на косяке дверей первой матери? Птица, бесстрашно целящая свой огненный клюв в небеса. Только на косяке двери в комнату, где старая знахарка спала, и куда никто не имел доступа, изображение было перевернуто, и птица, парящая в вечности, летела вниз, в пламя огня. Мы не смели спрашивать, что это значит. Но однажды она все объяснила сама:
- Смотрите сюда внимательно, хранительницы. Очень редко, но бывает так, что хранительница становиться непокорной, забывает свои обязанности и обеты, и начинает действовать подчиняясь своим желаниям. В таком случае ее отзывают назад. Она получает предупреждение, с требованием привести все свои дела в порядок и с этого момента у нее есть лишь три дня времени. Затем, огонь шампати загорается для нее еще один раз. Но тогда он пожирает ее всю, опаляет и режет кинжалами огня ее плоть, и она кричит, чувствуя как ее кости превращаются в угли, а кожа покрывается волдырями. - А потом?
Старая знахарка передернула плечами и протянула к нам свои руки со следами ожогов, и я спросила себя вновь, что же произошло с ней самой? - Все решают пряности. Некоторым хранительницам разрешают вернуться на остров и учиться заново. Для всех же других, - это конец, куча углей и предсмертный крик застывший над ними как паутина.
Я помню все до мелочей. Как мои сестры-хранительницы входили в костер одна за другой, и исчезали достигнув середины пламени. Видя полыхающий воздух на том месте, где мгновение назад они стояли, я испытала глубокую печаль, столь сильную, что удивилась сама. Я всегда держалась отстранено от всех, потому что знала: когда-нибудь нам всем придется расстаться. Но все же, эти лица, гладкие как алебастр, успели врезаться в мое сердце, все они, которые единственные в мире знали, кто я такая на самом деле. Когда очередь дошла до меня я закрыла глаза. Боялась ли я? Нет, я верила в то, что сказала нам старая знахарка : - Вы ничего не почувствуете. Спустя мгновение вы очнетесь в своих новых телах, словно они были вашими всегда.
На лицах моих сестер я не заметила никаких гримас боли, но все-таки для меня это было очень тяжело расстаться с самой собой в третий раз. И как далеко! Как далеко мне придется уйти! Между островом и Америкой пролегает целая галактика ночей.
Сквозь покров дыма этот блеск в ее глазах. Слезы? И почему мое сердце так сжалось7 Что это означает? Как не хотелось сказать в этот момент: «Мать, забери всю мои силы назад. Позволь мне остаться здесь, с тобой! Какое это было бы счастье служить человеку, которого любишь!» Но годы и дни, мгновения, которые меня заставляли искать этот остров. И все то, благодаря чему я стала тем, чем я есть – не допустили этих слов.
- Тило, дочка, - произнесла старая знахарка и по ее лицу было видно, что она прочла все сомнения моего сердца, - Самая одаренная, сама непокорная, самая любимая, Тило, которая словно стрела готова улететь в даль, - у меня есть кое-что для тебя.
И из складок своего одеяния она вытащила и положила мне на язык кружок корня имбиря, дикого, островного адрака, чтобы дать моему сердцу твердость, а мне самой мужество сдержать обеты.
Горячее покалывание имбиря – было последним вкусом, который я помню до того, как вошла в сердце огня шампати. Языки пламени облизали мою кожу, словно во сне, руки огня опустили мои веки. И когда, целую жизнь или одно мгновение спустя, я очнулась в Америке на постели из пепла, и магазин выстроил вокруг меня свою оболочку, и пряности выстроились аккуратными рядами на чистых полках, ожидая меня, - это был ты, имбирь, золотой, грубый кружок, чей вкус первым пронзил мое горло.
Когда заходящее солнце окрашивает смог над городом в красноватый цвет, когда пальмы возле автобусной остановки начинают отбрасывать свою резную тень на порог моего магазина. – тогда я знаю, что пришло время его закрывать. Я опускаю на окна деревянные жалюзи, и они скользят по бледному серпу луны. В сером стекле окна, единственном зеркале магазина, на секунду появляется тень моего лица. Я закрываю глаза и отхожу в сторону. Если хранительница приняла свое новое магическое тело, она не должна больше ни разу смотреться в зеркало. Соблюдать это правило не составляет для меня никакого труда, потому что без единого взгляда в зеркало я знаю сама, насколько я стара и как далека от любого понятия красоты. Но меня не беспокоит это. Вы наверное спрашиваете себя, было ли так всегда? Нет. О, это пробуждение в пустом помещении, запах сырого цемента, что сочился из стен и обволакивал меня. Когда я подняла свою руку, тяжелую в морщинах руку, то мою грудь, словно черное сверло, пробуравил крик : «Нет, только не это, только не это!» Дрожание моих коленей, когда я попыталась встать, боль в опухших суставах рук, эта боль пронзила меня до мозга костей: Мои прекрасные руки! Гнев, чье другое имя звучит как «раскаяние», вспыхнул внутри меня дрожащим огнем. Но кого я могла обвинить во всем этом. Старая знахарка предупреждала нас тысячи раз. «О, упрямая Тило, которая воображает, что все на свете она знает лучше других.»
Через какое-то время и боль и гнев прошли. Возможно, я просто к ним привыкла. Или это благодаря пению пряностей? Потому что теперь, когда я беру их в мои изможденные руки, пряности звучат яснее чем когда-либо раньше, их голоса достигают каких-то высоких, почти экстатических нот, словно они понимают, что теперь я принадлежу только им одним.
И тогда я была – и есть – счастлива.
********
Я закрываю дверь магазина. Поворачиваю в замочной скважине ключ. Набрасываю крючки на петли. Тяну металлические засовы. С каждым движением я произношу слова, которые отгоняют мышей и крыс проч, и не дают кобольдам покрывать чечевицу зеленой плесенью и сквашивать чатни в стеклянных банках. Эти слова отгоняют и подростков, бродящих по ночным улицам. Подростков , с нежными, абрикосовыми щеками, чьи тела наполнены гневом, желанием и злостью : Почему у нас нет того, что есть у тебя? Почему? Почему? Стены магазина становятся прозрачнее и прозрачнее, и наконец, совершенно незаметными для чужих глаз. Даже если бы вы стояли снаружи, то ничего не увидели бы, кроме пустыря на котором танцуют странные тени. Теперь самое время стелить постель. Там, в середине, где пол чуть опускается. Надо мной качается лампочка, отбрасывая неверный свет, и потолок магазина теряется расплывчатых красках. Вокруг меня спокойно стоят тяжелые ведра с мукой баджра, квадратные цистерны с рапсовым маслом, мешки с блестящей, морской солью. Пряности нашептывают свои тайны и вздыхают от удовольствия. И я тоже вздыхаю от удовольствия. Как только я ложусь, со всех концов города текут ко мне его страхи, его боль, его ненасытная любовь. Каждую ночь, я словно живу простой жизнью, той жизнью что я оставила ради пряностей. Тило, чье существование теперь так спокойно, так размеренно, так однообразно, - разве вкус человеческих тревог не стал для тебя пьянящим вином? Каждая мысль - словно жаркий узор, который превращается в лицо, дом, образ, если я задерживаю на ней свое внимание.
Каждый день недели имеет в моем магазине свой цвет и запах. А если человек умеет слушать правильно, то и свою мелодию. И пятница,...пятница звучит как машина за секунду до старта. Гудит и вибрирует, перед тем как сорваться с места и понестись по освещенному неоновым светом, хайвею, пролегающему между полей окрашенных в цвет индиго. Человек начинает дышать полной грудью, потому что – кто знает? – будет ли следующий раз? И в этот момент он понимает, что в машине заблокированы тормоза.
Наверное поэтому одинокий американец пришел в мой магазин именно в пятницу, когда полная луна уже поднялась над плечом женщины на большом рекламном плакате. Черное, вечернее платье, бокал вина в тонкой руке. Фары проезжающих машин отбрасывают на хозяйку этого расшитого стразами платья, свой свет – и оно многообещающе сверкает. Ее глаза, словно дым, ее рот как разлом граната. Мне больно смотреть на нее. А если я только прислушиваюсь, то и звуки проезжающих мимо машин, начинаю звучать печально, как ветер колышущий заросли бамбука.
Я уже открыла рот, чтобы сказать ему : «Магазин как раз закрывается», - но потом взглянула в его лицо и не смогла этого сделать.
Не то что бы я никогда не видела американцев. Они часто приходят сюда, мужчины профессорского вида в твидовых пиджаках или женщины в длинных юбках цвета земли, «харе кришны» с бритыми наголо головами и в длинных рубашках, студенты с рюкзаками и джинсами редко видящими стирку, чудом сохранившиеся остатки хиппи с длинными волосами и бородами. Им нужен свежий кориандр, конечно же только из экологически чистого региона, гхи – для очищающего карму питания, или вчерашние бурфи за полцены. Понизив свои хриплые голоса, они спрашивают: - Эй, леди, а гашиша у тебя нет?
Я молча пробиваю им на кассе чеки и забываю о них. Иногда меня посещает соблазн узнать о них побольше. Например, когда в магазин приходит Квези. Квези, с кожей темной как вино. И волосами как края ночных кучевых облаков. Квези, который держится молчаливо, как воин. Который несет свое прямое тело, в котором нет никакого страха, так, что мне всегда хочется его спросить, чем он занимается. И этот шрам, словно молния у него на лбу, и выступ костей на левой руке, сломанной и вновь исцеленной. Но я никогда этого не делаю. Это запрещено.
- Не забывай, зачем ты идешь, - сказала старая знахарка, - чтобы помогать нашим людям, и только им. Другие пусть отправляются куда-нибудь еще, чтобы искать помощи.
Поэтому я позволяю звукам магазина заглушить мелодию его сердца, которая рассказывает мне его историю. Я отворачиваюсь от его желаний, которые так четки и просты, как рисунки ребенка. Я быстро упаковываю его покупки: порошок гарбандзо, молотая зира, два пучка кинзы. «Как это мило.»- отвечаю я ему, когда он рассказывает мне, что хочет приготовить пакоры для своей подруги, и без лишних слов киваю ему на прощанье. И все это время я держу дверцу моей души закрытой.
Но с одиноким американцем все не так. Кажется, попытайся я узнать его желания – и мне будет тяжело это сделать. Проблема так же не в том, как он одет. Черные брюки, черные туфли, простая черная кожаная куртка, - но даже я, которая мало понимает в таких вещах, вижу сразу, что все это очень дорогие вещи. И дело даже не в том, как он стоит там, стройный и отстраненный, спокойно держа одну руку в кармане пиджака. И дело не в его лице, хотя оно чрезвычайно интересное, с этим твердым подбородком и высокими скулами, которые говорят об упрямстве, и эти густые, иссиня черные волосы, что с небрежной элегантностью падают ему на лоб.. И его глаза, очень темные, с горящими пятнышками света в зрачках. Ничто в нем не говорит об одиночестве, за исключением крошечной мысли в глубине моего сознания, и ничто не может объяснить, почему меня внезапно так к нему потянуло. Но через мгновение все мне стало ясно. С другими посетителями я всегда знала, что им нужно. Сразу.
- О, я просто осматриваюсь. – ответил он мне, когда я своим голосом, женщины в годах, осведомилась, что ему нужно и мне внезапно захотелось, чтобы мой голос не дрожал так сильно.
«Я просто осматриваюсь», ответил он мне и с при этих словах улыбнулся так светло и насмешливо, и бросил мне из под своих прямых бровей такой взгляд, словно он мог видеть меня, настоящую меня, сквозь это тело, и более того, - то, что он видит, ему определенно нравится. Но как это возможно?
Он не отрываясь продолжал смотреть мне прямо в глаза так, как этого не делал никто за исключением старой знахарки. Что-то дернулось во мне. Словно разошелся старый шов. О, опасность! А самое страшное, - я не могу его читать.
Я пытаюсь заглянуть в него, но меня тут же окутывает шелковое облако. Итак, я знаю о нем не больше, чем мне позволяют узнать его чуть приподнятые брови, словно все мои попытки его очень развлекают. Но это конечно глупость, думать, будто бы они видит и понимает, что я делаю. Но мне эта мысль почему-то понравилась. Я хотела бы чтобы он понимал. И мне понравилось бы даже, если бы это его развлекло и он посмеялся про себя надо мной. Как давно на меня уже никто так не смотрел, без намека на страх или почтение? Как только я об этом подумала, мою грудь наполнило одиночество новой, тупой и тяжелой болью, словно я в нем тону. Я не предполагала, что хранительницы могут чувствовать себя столь одиноко.
И я тоже с интересом смотрю на тебя, американец. Я думала, что никогда уже не буду ни на что так смотреть, после того, как нашла пряности. Но вот, я увидела тебя, и больше не уверена в этом. Мне хотелось бы все это ему сказать. Мне хотелось бы верить, что он смог бы меня понять. В моей голове гудит эхо каменной песни: « Хранительница вырезает все свои желания из собственной груди, и эту пустоту заполняет желаниями тех, кому она служит.» Это мой собственный голос, из того времени и места, которые сейчас мне кажутся бесконечно далекими, и мне хотелось бы считать их несуществующими. Повернуться к ним спиной. Но все же...
- Значит, осматриваетесь? – отвечаю я американцу строгим голосом, - Тогда осматривайтесь быстрее, потому что через пару минут я закрываю магазин.
Чтобы показать насколько он тут мешает, я начинаю заново складывать пачки пападас, встряхиваю раву в бумажных пакетах, аккуратно надписываю их, и начинаю тащить большое ведро с аттой от одного косяка двери к другому.
- Подождите, я вам помогу.
И не успела я подумать о том, что его голос словно золотистый безан смешанный с сахаром, как его рука легла на край ведра и коснулась моей. Как я могу описать это прикосновение, какими словами? Оно прошлось по моему телу словно огненный клинок, но было таким сладким, что я желала бы, чтобы эта боль никогда, никогда не кончалась.Я осторожно отдернула мою руку, как полагается поступить в таком случае хранительнице, но чувство осталось. И еще мысль: никто и никогда прежде не пытался мне помочь.
- Какой у вас великолепный магазин. Он мне очень нравится. Правда. – сказал мой одинокий американец.
Я понимаю, что слишком много беру на себя назвав его так, и улыбнувшись ему в ответ, вместо того чтобы сказать: « Пожалуйста, уходите, уже поздно, всего вам хорошего, прощайте.»
Вместо этого, я взяла в руки один из пакетов
- Вот здесь, это дхания, - говорю я ему, - Семена кориандра, маленькие и круглые по форме как земля, они проясняют взгляд. Если вы опустите их на ночь в воду, а затем выпьете, то эта вода очистит вас от старых грехов.
Что это я несу? Ты с ума сошла, Тило?
Но его шелковое облако вытягивает из меня слова.
Он кивает и вежливо ощупывает мелкие шарики семян сквозь пластиковую оболочку упаковки. Он делает это совершенно не удивившись, словно то что я говорю – обычно и естественно.
- А вот это амчур – я открываю крышку и тонкий порошок струится между моими пальцами, - Он сделан из черной соли и высушенного манго, он сохраняет вкус и возвращает желание жизни.
Тило, прекрати болтать словно девочка.
- Ага, - он наклоняется ниже, принюхивается, и вновь подняв глаза не скрывая, улыбается мне, - такого мне еще не приходилось нюхать никогда, но и это мне тоже нравится.
После чего отходит чуть в сторону и произносит суховатым, деловым тоном:
- Простите, что отвлек вас. Вы же хотели закрывать магазин?
О, Тилоттама, да ты просто дура. С чего ты решила, что интересуешь его?
Уже на выходе, у самой двери, он поднял руку, чтобы попрощаться или просто, чтобы отогнать от лица ночных мотыльков. И меня охватила сильнейшая печаль, потому что он уходит с пустыми руками, потому что я не смогла найти то, что ему было нужно. Потому что что-то перевернулось во мне, и сказало, что этого мужчину, чье сердце для меня закрыто, я потеряю сейчас навсегда. И тут.
- До скорой встречи, - произнес одинокий американец и рассмеялся хрустальным смехом.
Словно он сказал это всерьез. Словно он тоже будет ее ждать.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 12
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Но.. будем посмотреть. 
(если будет время конечно) 
"Хранительница" 1996 года, а "Шоколад" написан позже - 1999. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума